Урсула Ле Гуин - Старая Музыка и рабыни / Музыка Былого и рабыни

— Вот ведь дерьмо, — сказал он, и Эсдан остановился, задыхаясь, стараясь не разразиться ни смехом, ни рвотой.

— Пойдем, — сказал человек, бывший с ним, и они пошли.

Рассветные лучи наискось светили сквозь разбитые окна. Эсдан то и дело оглядывался, но не увидел никого из домашней прислуги. Его привели в комнату с собачьей головой над каминной полкой. В ней вокруг стола сидело не то шесть, не то семь человек. На них не было никакой униформы, хотя у некоторых на шапке или рукаве и красовалась желтая лента или узелок освобождения. Они были оборванными, жесткими, крепкими. У одних кожа была черной, у других бежевой, глинисто-белой или синеватой, и все они выглядели напряженными и опасными. Один из его конвоиров, худой, высокий, сказал резким голосом — тем самым, что произнес за дверью «Владыка превеликий» : «Это он».

— Я Эсдардон Айя, Старая Музыка, из посольства Экумены, — повторил он так естественно, как только мог. — Я был здесь в плену. Благодарю вас за мое освобождение.

Кое-кто уставился на него, как это свойственно людям, никогда не видавшим инопланетян, привыкая к красновато-коричневому оттенку его кожи, к более глубоко посаженным глазам с белками, видными в их уголках, к более тонким различиям в структуре черепа и черт лица. Один или двое глядели с вызовом, словно проверяя его утверждения, и всем своим видом показывали, что поверят его словам только при наличии доказательств. Крупный широкоплечий мужчина с белой кожей и каштановыми волосами, настоящий пыльник, чистокровный потомок древней покоренной расы, посмотрел на Эсдана долгим взглядом.

— Для этого мы и пришли, — сказал он.

— Как вы узнали, что я здесь? По полевой сети?

Так называлась тайная система передачи сообщений из уст в уста, с поля в бараки, а оттуда в столицу, и снова назад, задолго до появления голосети. Хейм использовал полевую сеть, и она была главным орудием Восстания.

Невысокий темнокожий человек улыбнулся и слегка кивнул, а потом замер, приметив, что остальные не собираются делиться сведениями.

— Тогда вы знаете, кто приволок меня сюда — Райайе. Я не знаю, в чьих интересах он действует. Когда я смогу сказать вам это, я скажу. — От облегчения он поглупел, он слишком много говорил, разыгрывая из себя суетливого-садовника-над-клумбой, тогда как эти люди разыгрывали из себя крутых парней.

— У меня есть друзья здесь, — продолжил он более нейтральным тоном, поочередно глядя каждому в лицо, прямо, но пристойно. — Невольники, домашняя прислуга. Надеюсь, с ними все в порядке.

— Смотря с кем, — сказал седовласый худой человек с очень усталым лицом.

— Женщина с ребенком, Камза. Старуха, Гана.

Двое из них покачали головами в знак неосведомленности или безразличия. Большинство и вовсе не ответило. Он снова поочередно оглядел их всех, подавляя гнев и раздражение от их напыщенности, от их игры в молчанку.

— Нам нужно знать, что вы здесь делали, — сказал тот, что с каштановыми волосами.

— Связной армии Освобождения вел меня из посольства к ее командованию, дней этак пятнадцать назад. У Раздела нас подстерегли люди Райайе. Они притащили меня сюда. Я некоторое время провел в клетке-сгибне, — все тем же нейтральным тоном произнес Эсдан. — У меня повреждена нога, и я не могу много ходить. Я дважды говорил с Райайе. Я надеюсь, вы понимаете, что прежде, чем сказать что-либо еще, я должен знать, с кем я говорю.

Тот высокий и худой, что выпустил его из запертой комнаты, обошел вокруг стола и о чем-то коротко переговорил с седовласым. Тот, что с каштановыми волосами, выслушал и согласился. Худой верзила вновь заговорил с Эсданом своим необычно грубым и резким голосом:

— Мы — особый отряд передовой армии Всемирного Освобождения. Я маршал Метой.

Остальные назвали свои имена и звания. Крупный человек с каштановыми волосами оказался генералом Банаркамье, усталый старик — генералом Тюэйо. Они называли свой воинский ранг вместе с именем, но друг у другу по званиям не обращались и Эсдана господином не называли. До освобождения арендники редко титуловали друг друга иначе, как по родству: брат, сестра, тетушка. Звания были чем-то, что присовокуплялось к имени хозяина — владыка, господин, хозяин, начальник. Очевидно, Освобождение решило обойтись без них и вовсе. Эсдану было приятно обнаружить армию, где не щелкают каблукам и не рявкают: «Сэр!» Но он не был уверен, что за армию он обнаружил.

— Вас держали в том помещении? — спросил у него Метой. Странный человек — резкий холодный голос, бледное холодное лицо, но он хотя бы не такой дерганый, как все остальные. Он казался уверенным в себе, привычным к ответственности.

— Меня заперли там вчера вечером. Словно получили какое-то предупреждение о приближающейся опасности. Обычно я находился в комнате наверху.

— Можете вернуться туда, — разрешил Метой. — Но не выходите из нее.

— Конечно. Еще раз благодарствую, — сказал он всем сразу. — Пожалуйста, когда вы переговорите с Камзой и Ганой?.. — Он не стал ждать ответного пренебрежения, а повернулся и вышел.

Один из мужчин помоложе пошел с ним. Он отрекомендовался задьйо Тэма. Выходит, армия Освобождения пользуется прежними веотскими рангами. В ней были и веоты, Эсдан знал это, но Тэма был не из их числа. У него была светлая кожа и выговор городского пыльника — мягкий, сухой, обрывистый. Эсдан не старался разговорить его. Тэма был на грани нервного срыва, ему явно мерещились ночные убийства в рукопашной, а то и что похуже; его плечи, руки и пальцы постоянно тряслись, бледное лицо болезненно искривилось. Он был не в настроении для болтовни с пожилым штатским военнопленным чужаком.

Во время войны каждый является пленником , написал историк Хененнеморес.

Эсдан поблагодарил своих новых тюремщиков за свое освобождение, но сам он отлично понимал, где находится. По-прежнему в Ярамере.

И все же было некоторое облегчение в том, чтобы снова увидеть свою комнату, сесть в однорукое кресло у окна, чтобы взглянуть на раннее утро, на длинные тени деревьев, пересекающие лужайки и террасы.

Однако никто из домашней прислуги не вышел, как обычно, чтобы заняться своей работой или передохнуть от нее. Никто не пришел к нему в комнату. Утро близилось к концу. Он поупражнялся в танхаи, насколько он мог сделать это с больной ногой. Он сидел, напрягая внимание, задремал, проснулся, попытался сесть, напрягая внимание, напрягся и встревожился сам, обдумывая слова «особый отряд передовой армии Всемирного Освобождения»

Легитимное правительство именовало вражескую армию в новостях головидео «силами инсургентов» либо «ордами мятежников». Те же начали именовать себя армией освобождения, но никак уж не Всемирного; однако он был лишен всяких осмысленных контактов с борцами за освобождение с самого начала Восстания, а с началом блокады посольства лишен и вообще всякой информации — кроме информации из миров, отстоящих на много световых лет, разумеется, вот ей-то конца-краю не было, анзибль был ею переполнен, однако о том, что происходит за две улицы отсюда — ничего, ни словечка. В посольстве он был неосведомленным, бесполезным, бессильным, пассивным. Совсем как здесь. С самого начала войны он был, как и говорил Хененнеморес, пленником. Вместе со всем остальным населением Уэрела. Пленником во имя свободы.