Октавиан Стампас - Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1)

- Тут,- продолжал рассказывать Аттила,- герцог Годфруа говорит: "Как же так, если я своими ушами слышал, как вы обещали графу Зегенгейму устроить ночь с императрицей, после чего граф возмутился и вызвал вас на поединок?" "А вот так,- отвечает эта сволочь,- я издевательским тоном говорил, что устрою Зегенгейму свидание с императорицей, а он услышал в моем тоне издевку и потому так взбеленился". "Вы лжете!" - сказал тут Годфруа. Он тут ка-ак схватился за меч, не избежать Гильдерику нового поединка, да Генрих тут встрял и говорит: "Прошу вас, Шварцмоор, покинуть пределы империи, и отныне вы лишаетесь всех своих привилегий". А вообще-то, ему не очень-то хотелось расправляться с Гильдериком. Ему просто нельзя портить отношения с Годфруа. Не дай Бог, Лотарингия снюхается с папой. Но вот увидите, Шварцмоор не очень-то будет наказан, откусите мне ухо, если через месяц-другой он снова не появится при нашем дворе.

- Это почему же?

- А потому, сударь. Вот вы сейчас заартачитесь, а я все же скажу. И зря вы не верите слухам, иные из них бывают ох как правдивы. Поговаривают, что когда пятнадцать лет тому назад Генрих приказал ссильничать свою родную сестрицу Адельгейду Кведлинбургскую, то этот самый Гильдерик, которому тогда было столько же, сколько вам теперь, весьма охотно и чуть ли не самым первым кинулся исполнять это гнусное приказа...

- Немедленно заткнись! - заревел я, приподнимаясь и снова чувствуя нарастающую боль в плече.

- Молчу, сударь молчу,- замахал рукой Аттила.- Да вот, можно ли заставить молчать молву? Нет, вы никогда не разубедите меня, что государь наш по буйству нрава своего родную сестрицу изнаси... Все, сударь, ни слова не скажу, не смотрите на меня так и не вскакивайте.

Нечего сказать, и в самом деле тот случай пятнадцатилетней давности крепко сидел в народной памяти, и большинство твердо верило в справедливость обвинений, выдвинутых против Генриха на княжеских съездах в Корбее и Герстунгене. Молодого императора обвинили в чудовищном преступлении - якобы он, распутно забавляясь, принял участие в изнасиловании своей родной сестры, аббатисы Адельгейды Кведлинбургской, держал ее за руки, когда другой совершал над ней надругательство. Но я хорошо помню, как мой отец отказался верить этим обвинениям, утверждая, что все сие есть ничто иное, как козни папы Александра15 и обиженной Берты, жены юного императора, с которой он хотел развестись и развелся бы, если б Александр не запретил ему этого под страхом отлучения от Церкви.

Как же я мог согласиться с Аттилой, готовым осуждать Генриха и обвинять его во всех смертных грехах, если во-первых, я свято ценил мнения моего отца, а во-вторых, репутация моего государя была для меня неприкосновенной. Признав, что он чудовище, я не в силах буду оставаться у него на службе. Едва я начинал размышлять об этом, перед моим мысленным взором вставал облик императора, его львиный взгляд, крепкие скулы, длинные золотые волосы. И этот царственный облик никак не вязался с мерзостями, приписываемыми Генриху неразборчивой народной молвой. Уж я-то знал, какие есть в народе любители почесать языком. Что там царственные особы, если находились охотники поставить под сомнение непорочность Святого Зачатия и чистоту отношений между Спасителем и Магдалиной. Так что, если и были точки, в которых мои взгляды и симпатии сходились с мнениями Аттилы, то только не в вопросе о личности нашего государя.

День ото дня состояние мое, слава Богу, улучшалось. Царственная чета переселилась в Бамберг, мне не терпелось поскорее отправиться туда и снова видеть Адельгейду. Может быть, еще и поэтому я так быстро поправлялся. Мысль о том, что я введен в число рыцарей личной гвардии императрицы, наполняла мое сердце блаженством, от которого сердце лучше перерабатывало кровь, и тело мое наполнялось здоровыми силами. Все пятеро моих новых друзей тоже вошли в число счастливчиков, они постоянно были при мне, ожидая дня, когда я окончательно поправлюсь и можно будет тронуться в путь. Таково было повеление Адельгейды. Как только я смог совершить первую прогулку по городу, мы стали готовиться к отъезду.

Кельн все еще жил обсуждением женитьбы Генриха и Адельгейды. Много ходило разговоров о той обиде, которую нанес Генрих графу фон Нордгейму, недавно назначенному Кельнским архиепископом. Зачем нужно было отстранять его от совершения таинства и перепоручать дело Гартвигу, ведь Магдебургский архиепископ до сих пор еще считался одним из недоброжелателей императора. Мало того, он все еще находился под отлучением синода, и все вокруг спорили, законна или незаконна ординация Адельгейды. И хотя для меня не оставалось сомнений в правильности поступков императора, я с некоторой душевной смутой прислушивался тому, о чем судачит кельнский обыватель, и вспоминал растерянное, жалобное выражение лица Германа, застывшего у входа в храм Богородицы при известии, что бракосочетание переносится в кафедральный собор.

Однажды, зайдя в один подвальчик выпить пива, я с удовольствием подслушал рассказ о поединке между мною и Гильдериком. Все было настолько переврано и поставлено с ног на голову, что я едва не .подавился пару раз пивом, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Какой-то рыжий и конопатый увалень изобразил все примерно в таком виде: свадебный пир был в самом разгаре, когда внезапно, невесть откуда, явился странный бледный рыцарь по имени Зильберик и потребовал, чтобы ему немедленно отдали Адельгейду, поскольку он был, есть и будет ее единственный законный супруг, живущий на дальнем краю земли, в суровом и диком царстве Бармаланд16, у всех жителей которого лица покрыты густым слоем сажи, ибо там постоянно темно, и приходится жечь сушеную рыбу, которая в Бармаланде такая жирная, что ее используют вместо факелов и свечей. Ничуть не стесняясь собственного вранья, рассказчик тут же сообщил, что и у рыцаря Зильберика все лицо было в копоти, хотя минуту назад он утверждал, что рыцарь был бледен и как бы даже незрим.

- "Нет!" - воскликнул наш император,- продолжал врать рыжий детина, время от времени шумно отхлебывая из своей кружки.- "Нет, я не отдам тебе ее, колдун проклятый!" Тогда этот Зильберик принялся напускать на всех чары, и все пирующие знатные господа вмиг сделались будто неживые. Только медведь, с которым развлекались шуты, не поддался чарам и набросился на Зильберика. Но бармаландец оказался крепким малым. Он схватил медведя вот так обеими руками, повалил его на пол и содрал с живого шкуру.

- Это ты врешь! Но все равно здорово, гни дальше! - хохотали слушатели.

Рыжий плут для приличия обижался и какое-то время его приходилось уговаривать продолжить рассказ. Но не очень долго. Ему явно нравилось так сладостно врать. Опозоренный медведь, лишившись шкуры, бросился наутек и был тотчас сожран набежавшими собаками, а коварный Зильберик тем временем встряхнул содранную медвежью шубу и, обернув ею Адельгейду, хотел было вместе с ней удалиться и лететь в свою страшную страну, но когда он бежал с похищенной императрицей через зал, то нечаянно наступил пяткой на обломок тернового венца с головы Спасителя. Якобы, сей реликвенный обломок находился в перчатке у Гартвига, когда он венчал новобрачных, а на пиру он его кому-то показывал, да и потерял. Как только Зильберик наступил ногой на священное терние, часть его колдовства развеялась, и рыцарь Гильдерик очнулся от чар. Он тотчас обнажил меч и бросился догонять подлого похитителя. Это ему удалось лишь за чертой города, возле Левенпфорте и церкви Святого Гереона. Там и произошла смертельная схватка. Сначала Зильберик отрубил руку Гильдерику. Потом Гильдерик отрубил руку Зильберику. Потом Зильберик отрубил ногу Гильдерику, а Гильдерик в свою очередь тоже отрубил ногу Зильберику. Так они отрубливали друг у друга по куску, покуда Зильберик не оказался изрублен в лоскуты. Он и рад был бы напустить новых чар на Гильдерика, но в спешке не догадался вытащить из пятки терновую колючку. Тут подоспели остальные, схватили Адельгейду и Гильдерика, ее вернули императору, а его срочно отправили лечиться в Испанию к одному прославленному арабу-врачу. Куски изрубленного тела Зильберика разбросали по всей округе на пожирание воронам и псам, но бармаландский колдун, не будь дураком, собрал-таки воедино все части своего проклятого тела и тайком спрятался в Юденорте у какой-то рогатой ведьмы. Куски все срослись, только шрамы остались, но не хватает лишь одной стопы, в пятке которой торчит Христово терние. И покуда Зильберик не найдет свою утерянную ступню, он не может двинуться в Бамберг, чтобы снова попытать счастья и возвратить себе свою бармаландскую царицу, ставшую супругой нашего императора, красавицу Адельгейду.