Виктор Комаров - «На суше и на море» - 85. Фантастика

Где же они? Он закрыл глаза и, сосредоточась, постарался ощутить их присутствие. Однако здесь, в доме, их не было. Тогда где же они, его отец и мать?

Руки матери. Пауль отключился от всего, что до этого занимало его мысли, от всего, кроме воспоминаний об этих руках. Сосредоточившись, он наконец увидел их — бледные прекрасные руки, мягкое прикосновение которых он хорошо помнил. Для него они служили механизмом, помогающим его мыслям обрести ясность.

Но сейчас, здесь, ему приходилось делать невероятные усилия, бороться с влиянием незнакомой обстановки, мешающей сосредоточиться по-настоящему.

«Я убежден, что каждый ребенок, появляясь на свет, вооружен природным даром инстинкта». Мысли его отца. Словно прозрачная паутина, тянулись они к нему вместе с прикосновением материнских рук. Откинувшись на подушку, он закрыл глаза. Лицо его сделалось напряженным, от него отхлынула кровь. Уровень его глубинного тайного видения стремительно поднимался, как поднимается в половодье уровень воды в реке. Чувства сами собой обострились до предела.

Он различал теперь целый лабиринт звуков. Тут была частая глухая дробь дождя, тихое звучание пряжи, которую ветер соткал из дрожащего воздуха, колеблющихся ветвей деревьев, шорохов. Звучащие, шелестящие и шепчущие мгновения пролетали над ним. Органы его обоняния фиксировали целый рой запахов: дерева и шерсти, смоченной дождем земли, сырых кирпичей, свеженакрахмаленного белья.

И только те, кого звал он, не откликались на зов. Никогда прежде не приходилось ему так долго дожидаться ответа. Полный растерянности, он сделал еще одну, почти отчаянную попытку и послал импульс необычайной интенсивности и силы.

«Это уже высшая ступень, свидетельство особенно значительного феномена» — так сказал бы об этом его отец. Никогда до сих пор он не пробовал подняться до этой высшей ступени.

Выше, еще выше! Словно холодные руки приподнимали его туда, в высоту, заполненную разреженным воздухом. Импульсы, посылаемые им, как осторожные щупальца животного, тщательно исследовали завоеванные позиции.

Теперь ему казалось, что он плывет, направляясь к чернеющим вдали развалинам собственного дома. Он различал уже входную дверь, ждущую толчка его руки. Дом приближался. Он весь был окутан стелющимся белым туманом. Ближе, ближе…

Пауль! Нет!

Тело его содрогнулось на кровати. Ледяной холод проник в сердце. Дом вдруг исчез. Теперь в поле его сознания появилось ужасное подобие двух черных человеческих фигур, распростертых на…

Вглядевшись, он вновь содрогнулся. Темные волны на миг накрыли его с головой. Но теперь уже он знал: они погибли. Он знал, что это они вывели его, спящего, из охваченного пожаром дома. В тот самый миг, когда огонь уже коснулся их самих.

Вечером этого же дня шериф и его жена поняли, что он не умеет говорить.

Никаких видимых причин для этого не было. Его язык был в полном порядке, гортань выглядела вполне здоровой. Уиллер смог убедиться в этом, заглянув в раскрытый рот мальчика. Однако Пауль не говорил.

— Значит, дело все-таки в этом, — пробормотал шериф, мрачно покачав головой.

Было около одиннадцати вечера. Пауль спал.

— Что значит «в этом», Гарри? — спросила Кора, расчесывая перед зеркалом пышные темно-русые волосы.

— Еще тогда, когда мы вместе с мисс Франк пытались заставить Нильсонов отдать мальчика в школу…

Он повесил брюки на спинку стула.

— Они каждый раз отказывались. И теперь я понимаю почему.

Кора посмотрела в зеркало, где отражалась фигура мужа.

— Но может быть, у него все-таки что-то не в порядке, Гарри? — мягко сказала она.

— Ну конечно, мы должны будем попросить доктора Стейгера осмотреть его. Хотя я не думаю, чтобы он был болен.

— Но ведь они были культурными людьми, и у них не могло быть причин не учить ребенка разговаривать. Наверное, дело тут в нем самом.

Уиллер снова покачал головой.

— Это были странные люди. Кора, — сказал он. — Они и сами-то разговаривали так, словно общаться с простыми смертными им невмоготу. Как будто они были слишком хороши для этого.

Шериф со вздохом опустился на кровать и принялся стаскивать ботинки.

— Ну и денек! — пробормотал он.

Взгляд Коры остановился на фотографии, стоящей на туалетном столике. Дэвид, когда ему исполнилось девять лет. Этот ребенок Нильсонов многим напоминал Дэвида. Ростом и сложением. Вот только волосы у Дэвида, пожалуй, были немного темнее, но…

— Что же нам делать с ним? — спросила она.

— Ох, Кора, не знаю, — отозвался шериф. — Я думаю, нужно просто подождать до конца месяца. Том Полтер говорит, что в конце каждого месяца Нильсоны получали по три письма. Из Европы. Подождем, пока они придут, и тогда ответим адресатам. Возможно, что у мальчика есть где-то родственники.

Она все еще сидела перед зеркалом, медленно проводя расческой по волосам. Когда раздалось мерное посапывание уснувшего шерифа, жена его поднялась с места и быстро вышла из комнаты. Она пересекла холл и подошла к дверям комнаты, где спал мальчик.

Лунный свет заливал кровать. Светлые блики лежали на неподвижных худеньких руках ребенка. Затаив дыхание. Кора стояла в тени, отбрасываемой дверью, и смотрела на эти руки. На секунду ей почудилось, что там в кровати — ее Дэвид.

…Это были звуки. Тупые, нескончаемые удары по чуткому, живому сознанию. Невыносимый непрекращающийся грохот. Он догадывался, что все это лишь некий способ связи людей друг с другом. Однако способ этот терзал его уши, оглушал, окружал непроходимой преградой рождавшиеся мысли. Порой в редкие паузы между словами, которые изливались на него, он успевал схватить обрывок их чувств и желаний, подобно тому как животное успевает схватить кусок приманки до того, как захлопнутся стальные челюсти капкана.

— Пауль! — звала она.

Физически он был совершенно здоров. Доктор Стейгер в этом абсолютно уверен. Никаких причин для немоты не существовало.

— Мы начнем тебя учить. Все будет хорошо, дорогой. Ты будешь учиться.

Острыми иглами вонзались в его мозг звуки. «Пауль, Пауль».

Пауль. Это был он сам. Он прекрасно понимал это. Но этот мертвый, однообразный звук не был никак связан с ним. Он сам, все грани его личности не могли уложиться в этот резкий, лишенный каких-либо ассоциаций зов.

Когда отец и мать звали его, мысленно произносили его имя, оно вмещало многие стороны его характера, его личность. И ответом была вспышка понимания.

— Пауль! Ну попробуй. Повтори за мной: Па-уль, Па-уль.

Он отшатывался и в панике кидался прочь от нее, а она шла за ним к кровати, куда он забивался, как в нору.