Грег Иган - Диаспора

Художественная работа, самостоятельно поворачивала точку обзора Ятимы вокруг этих фигур. Он видел как они переглядываются, прикасаются, целуются — и сталкиваются, неловко, в рукопожатии их правые руки. Символизирущие мир и трогательные одновременно. Меньший вознесся на плечи большего и тогда вся композиция, стекла к зрителю подобно песку в песочных часах.

Они были родителем и ребенком, детьми одних родителей, друзья, любовники, и так далее, и Ятима радовалсяв их компании. Творение Хашима было квинтэссенцией идеи дружбы без границ. И сводилось ли это все к аутлуку или нет, Ятима был рад что он был свидетелем этого, забирая некоторую часть этого чтобы обогатить свой экзоселф прежде чем каждый образ работы Хашима растворится в мерцающей энтропии потока охлаждающей жидкости компьютеров Аштон-Лаваля.

Пространство начало перемещаться, уводя точку зрения Ятимы прочь от пары. В течение нескольких тау он шел вместе с ними, но весь город разрушился до основания, превратился в пустыню, так что за исключением удаляющихся фигур ничего не было видно. Он попытался последовать за ними, но обнаружил что это невозможно — он должен был продолжать предоставлять свои координаты даже только для того, чтобы оставаться на месте. Это было странным опытом: для Ятимы не было никакого смысла в прикосновении, или балансировке тела, или проприоцепции — разработчики Кониши избегали таких иллюзий как вещественность — но попытка пространства "вытолкнуть" его прочь, и необходимость сопротивляться этому, казалась такой близкой к физической борьбе, что он мог бы почти поверить в свое овеществление.

Фигура, с лицом старого Ятимы появилась внезапно, ввалившиеся щеки, глаза застланные дымкой. Ятима повернулся вокруг, в попытке увидеть другое лицо — и пространство послало его, лететь через пустыню, на этот раз в противоположном направлении, Он заставил себя вернуть обратно к… матери и дочери, затем превратившихся в одного разрушающегося робота и другого блестящего, нового… остающихся все так же неразлучными, рука-об-руку, Ятима мог почти чувствовать усилие, пытающееся разорвать эти узы.

Он видел руку из плоти, охватывающей кожу-и-кости, металл, охватывающий плоть, керамику охватывающую металл. Их тела медленно переливались. Ятима посмотрел в глаза каждой фигуры; тогда как они все еще текли и изменялись, их взгляды пристально следили за ним.

Пространство распалось на две части, земля и небо раскололись. Фигуры тоже разъединились. Ятиму отбросило прочь от них, обратно в пустыню, теперь с такой силой, которой он не мог противостоять. Теперь он снова видел вдалеке две фигуры, неопределенного вида, отчаянно пытающиеся преодолеть пространство растущее между ними. Руки их распростерты, пальцы растопырены

Затем половинки мира бросились друг от друга. Кто-то заорал от ярости и горя.

Мир распался и Ятима понял, что крик был по нему.

Форум, где стоял фонтан с летающими поросятами был давно заброшен, но Ятима восстановил его копию из архивов в своем домашнем пространстве, уединенной площадке затерянной среди обширного лесного массива. Пустой она выглядела одновременно и слишком большой и слишком маленькой. Прошло несколько сот дельт, копия (не такая большая) астероида, разрушение которого он наблюдал когда-то, была погружена в этой земле. В одном месте Ятима предусмотрел широкую тропинку подобную той, что протягивалась через ту саванну, где он обрел свое имя, над которой он мог летать всякий раз, когда ему хотелось посмотреть на поворотные пункты в его жизни… но со временем эта затея начала казаться ему ребяческой. Если ему казалось что увиденное когда-то изменило его, так это уже произошло; не было необходимости восстанавливать прошедшие события как памятники. Он сохранил форум потому что искренне любил посещать его — а астероид только из порочного удовольствия сопротивляться рациональному желанию убрать его прочь.

Ятима некоторое время постоял у фонтана, наблюдая серебряную жидкость без труда издевающуюся над законами физики, которым она подчинялась едва ли на половину. Затем он восстановил алмазный октаэдр и рядом с ним шеститочечную сеть из его урока с Радием. Сама физика ничего не значила в полисах и всегда была для него чистой наукой, как и для большинства других граждан; Габриэль, конечно, противоречила ему в этом, но это было всего лишь пустым разговором. Фонтан мог игнорировать законы гидродинамики с таким же успехом, как и соответствовать им. Все делалось произвольно; даже совершенная гравитационная парабола в начале каждого потока, прежде, чем поросята были сформированы, была всего лишь эстетическим выбором, а сама эстетика испытывала остаточное влияние флешерского происхождения.

Алмазная сеть была, все-же, несколько иной. Ятима играл с объектом, деформируя его, протягивая и скручивая до неузнаваемости. Он был бесконечно податлив… и пока что несколько небольших ограничений в изменениях, которые он мог бы с ним делать, предоставляли его, в некотором смысле, неизменным. Сколько бы он не искажал исходную форму, вводя множество дополнительных измерений, эта сеть никогда не становилась плоской. Он мог бы полностью заменить эту форму на нечто другое, как например, сеть, которая обертывает тор и затем положить ее на новую чистую плоскость… но это будет таким же бессмысленным, как создание не-чувствующего объекта в форме Иноширо, притащить его в Источник Истин, и тогда уверять, что ему удалось убедить его стать реальным другом.

Граждане полисов, полагал Ятима, были созданиями математики; она лежала в основе всего, чем они были, и всего чем они могли стать. Тем не менее их пластичные умы, в некотором смысле подчинялись тому же типу глубоких ограничений как и алмазная сеть — исключая самоубийства и перестройки заново, исключая уничтожения самих себя и создания кого-нибудь нового. Это означало, что они должны были обладать своей собственной неизменной математической сигнатурой — подобной числу Эйлера, только на порядки сложнее. Похороненное в неразбериху деталей каждого ума, там должно быть что-то нетронутое временем, не поддающееся влиянию непостоянного груза памяти и опыта, не подвластное самонаводящимся изменениям.

Произведение Хашима было изящным и продвинутым — и даже без запуска аутлука, вызывало в нем мощные чувства — но не привлекало Ятиму в качестве жизненного пути. Высокое искусство безусловно имело здесь место, задевая пережитки всех инстинктов и побуждений, которые флешеры, в их невинности, когда-то ошибочно принимали за воплощения непреложной истины — но только в Источнике мы можем надеяться обнаружить реальные аспекты личности и сознания.