Яна Завацкая - Холодная зона

Также и здоровье, и коммуникативные качества, и то неуловимое качество, которое можно назвать социализацией — приспособленность, готовность к жизни именно вот в этом новом обществе — всем этим выпускники ШК выгодно отличались от других.

Они становились космонавтами, весьма неплохими учеными, психологами, педагогами, врачами, прекрасными инженерами, и легко оказывались на руководящих постах.

В первых ШК учились в основном сироты, брошенные дети, бывшие беспризорники. Но со временем многие родители стали стремиться пристроить детей именно в школу-коммуну. Сами дети, как правило, тоже мечтали попасть туда. Там было романтично, интересно, коммунары ходили в походы, учились стрелять и прыгать с парашютом, вели научную работу, трудились на настоящем производстве, сами принимали все решения.

Образовались гигантские очереди, обычно ребенок начинал учиться в городской школе, и лишь к пятому, шестому классу получал место в коммуне. И то если родители сами заранее поставили его на очередь.

Можно и нужно было строить новые ШК, и у Союза хватило бы на это средств, последняя НТР сделала возможным очень многое. Но пока не хватало хороших педагогических кадров, а без них открывать такую школу бессмысленно.

Лишь в случаях экстренных направлений, для сирот, для детей, чьи родители оказывались лишены родительских прав или же сосланы, двери ШК открывались сразу и без очереди. На этот случай всегда имелся небольшой, тщательно охраняемый резерв мест.

Именно такое место ожидало Лийю Морозову. Психолог Александра, во всяком случае, обещала это место пробить. Но мама снова оказалась — неожиданно — другого мнения.

— Глупости какие! — говорила она, энергично протирая вышитым полотенцем бокалы. Посудомоечной машине хрусталь не доверялся, — не понимаю, что они выдумали! Какая тебе коммуна! Ты же заболеешь на второй день! Ты в садик нормально ходить не могла!

— Там есть больница, — робко вставила Лийя.

— Ты что, хочешь в больницу?!

Мать стала расставлять бокалы в серванте. Солнце сверкнуло радугой на кристальных гранях.

— Давай, давай, валяй в коммуну! Будешь на производстве пахать, на станках. Передовик труда! Попашешь денек, узнаешь, что такое жизнь! Да поздно будет! Уже оттуда просто так не уйдешь! Ты посмотри на себя! Ты комнату свою убрать не можешь! А ты думаешь, там с тобой будут нянчиться, как мы здесь? Ха! — она картинно вскинула руки, — посмотрите на нее! Да там тебя замордуют, если ты кровать не по струночке заправишь! Запомни — замордуют! Тебе темную устроят! Кому ты нужна? Ты думаешь, ты хоть кому-то, кроме нас, нужна? Дрянь такая! Разлетелась она — в комму-уну хочу! — мать скорчила рожу, передразнивая воображаемую дочь, — Да там такую лентяйку, как ты, быстро выкинут. Давай-давай, иди, все равно через неделю вернут. Увидят, какую ты грязь разводишь, и вернут.

Лийя сидела с застывшим лицом. Она была себе глубоко омерзительна в этот момент. Она ненавидела в себе все — от толстой (как она думала) попы, впечатанной в табуретку до кончика носа, от тапок до синих противных резинок на косах. Она представлялась себе огромной, мерзкой вонючей глыбой, и больше всего ей хотелось бы раствориться, исчезнуть, никогда не существовать больше.

Но плакать нельзя. Ничего же особенного не происходит. Она опять разобиделась на пустяки, истеричка, нервная дура. На днях она читала книжку про Карину Тищенко, она была партизанкой в годы войны, ее поймали белые и пытали, а Карина все выдержала. Лией очень нравилось читать про таких мужественных, волевых людей — тем более, если это девочки, пусть старше ее. Но самой ей до таких людей как до неба. Она не то, что пытки не сможет выдержать — она от каждого слова разнюнивается, ничего ей сказать нельзя.

Нет, она не будет рыдать! Она взрослый, спокойный человек, и вполне может разговаривать разумно.

— Но там же дают хорошее образование, — солидно сказала Лийя. Где-то она об этом слышала.

— Образование ты получишь и в школе, — отрезал папа. Паника накатила, Лийя замерла, вцепившись руками в табуретку. Она всегда так боялась, когда отец начинал говорить строго, мужским внушительным голосом.

— Нечего выпендриваться, — строго продолжил отец, — мы тебе сказали, будешь жить в семье, значит, будешь жить в семье.

Мать удовлетворенно кивнула. Поправила пышную светлую прическу. Села за стол. Лийя отстраненно подумала, что новый костюм матери очень удался. Всю одежду она проектировала сама и отдавала пошить девочкам. Не покупать же у других, когда у тебя собственное ателье. Синий жакет и юбка модных ломаных линий, большой вырез, в котором хорошо видны пышные груди и промежуток между ними.

Для Лийи вся одежда также шилась в ателье. А в коммуне, говорят, носят форму.

Лийя подумала, что ей удалось все-таки не разрыдаться. Может, она научится наконец владеть своими нервами.

— А мне интересно, — начала мать, — с каких это щей тебя решили направить в коммуну? Кто вообще это решил?

— У нас психолог была, из Детконтроля, — ответила Лийя, — она предложила.

— Ты что? — мать подозрительно сощурилась, — рассказывала о нас с папой какие-то гадости?

— Нет! — оскорбилась девочка, — нет, конечно…

— Я пойду, Верусь, — отец поставил чашку в посудомоечную машину, — мне уже одеваться надо.

Он чмокнул жену в щеку, бросил строгий взгляд на дочь и вышел. Лийя слезла с табуретки и шмыгнула было к двери, но окрик матери остановил ее.

— Куда?! Я еще с тобой не закончила. Ты, дрянь, выдумываешь о нас с папой всякие фантазии! Да тебе все завидуют! Мы вокруг тебя бегали с тех пор, как ты родилась! Ты даже в садик всего два года ходила! Мы тебя кормим, все лучшее тебе даем! Посмотри, какой у тебя велосипед! Одевают тебя, как королеву! Твоя Тая, между прочим, тебе завидует! Вот у нее родители — не дай бог! Вот ее родители тебя бы ремнем так драли, что задница синяя бы была!

— Ее ремнем не дерут, — попыталась вставить Лийя, но мать не услышала.

— Все тебе, все тебе, все для тебя! Старший брат уже большой, ты тут разнежилась, эгоистка, инда, думаешь, что все тебе должны! Избаловали мы тебя, сволочь такую!

Лийя ощутила нарастающий твердый ком в груди. Нет, она не будет рыдать. постарается быть такой, как Карина Тищенко. Твердой, спокойной, взрослой.

— Мы с папой днями и ночами пашем, лишь бы тебе было хорошо!

— Ладно, мам, я пойду, — пробормотала Лийя и проскользнула мимо матери в комнату. Побежала к себе. Закрыла дверь. Бросилась к своим игрушкам, в угол, где были рассажены пудель Артоша, заяц Петя, два мишки, куклы — Аля, Зоя, Нина… Но дверь снова распахнулась. Лицо матери раскраснелось и не предвещало ничего хорошего.