Георгий Гуревич - В зените
"Черты характера кибернетического справочника" - тема для школьного сочинения в XXI веке.
Гилик обстоятелен и последователен, неукоснительно, старательно, истово, последователен до отвращения. Я бы сказал, что Гилик влюблен в последовательность, если бы ему запрограммировали любовь. Я бы сказал, что он презирает и ненавидит непоследовательность, если бы у него были блоки презрения и ненависти. Но в погоне за портативностью конструкторы не дали ему чувств, не вложили эмоции в хвост рядом с памятью.
Не могу, значит, и не нужно. Подобно людям, считая непонятное излишним, Гилик отвергает, хулит и высмеивает всякие чувства как проявление непоследовательности.
Боли еще не прошли. Ворочаясь, я охаю.
- Что означают эти придыхательные звуки? - спрашивает Гилик.
- Ничего. Больно мне.
- Дать лекарство? Вызвать врача?
- Нет, ни к чему. Тут врач бессилен.
- Зачем же ты произносишь эти придыхательные звуки? Кого информируешь о боли, если никто не может помочь?
Так на каждом шагу: "Зачем охаешь, зачем чертыхаешься, зачем напеваешь себе под нос?"
- А ты зачем задаешь ненужные вопросы? Что пристал?
Но Гилика не смутишь. Смущение у него не запроектировано. Нет в хвосте блока смущения.
- В мои обязанности входит сличать факты с теорией и информировать о несоответствии. Мне вписали в память, что человек - венец творения. Ныне я информирую обслуживаемый венец, что его слова не несут информации и не соответствуют своему назначению. У Гилика нет блока зависти, но, по-моему, он завидует живым существам. И хотя блок сомнения у него не предусмотрен, видимо, самомнение образовалось самопроизвольно. Венцом творения он считает себя, себе подобных. Впрочем, подобную точку зрения и на Земле высказывали некоторые академики. И как на Земле, я начинаю запальчиво отстаивать человечество:
- А вы, машины, способны существовать самостоятельно? Способны самостоятельно создать культуру? Хотел бы я посмотреть, что у вас получится.
- Такого прецедента не было в шаровом, - важно заявляет Гилик. - И напрасно. Очень поучительный был бы эксперимент.
Оба мы не знали, что мне придется познакомиться с таким экспериментом в самом ближайшем будущем.
ВОСЬМИНУЛЕВЫЕ
...Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чауф, Чбебе, Чбуси, Чгедегда...
Гурман, изучающий ресторанное меню, кокетка на выставке мод, книголюб, завладевший сокровищницей букиниста, ребенок в магазине игрушек в слабой степени ощущают то, что я чувствовал, произнося эти названия - реестр планет, предложенных мне для посещения. Любую на выбор.
...Шаушитведа, Шафилэ, Шафтхитхи...
И Гилик, прыгая по столу, пояснял чирикающим голоском:
- Шафилэ. Желтое небо. Суши нет. Две разумные расы, подводная и крылатая. Три солнца, два цветных и тусклых. Ночи синие, красные и фиолетовые вперемежку. Шафтхитхи. Зеленое небо. Форма жизни - электромагнитная. Миражи, отражающие ваши лица. ...Эаи, Эазу, Эалинлин, Эароп...
- Эту хочу, - сказал я.
Почему я выбрал именно Эароп? Только из-за названия. Я знал, что "роп" означает "четыре", "э-а" - просто буквы. Эароп - четвертая планета невыразительного солнца, обозначенного в каталоге буквами Эа. Но все вместе звучало похоже на "Европа". Не мог же я не побывать на той космической Европе.
- Небо безвоздушное, чернозвездное, - прочирикал киберчертенок. - Солнце красное, класса М. Залежи германия. Заброшенный завод устаревших машин, программных, типа "дважды два". Персонал эвакуирован. Собственной ЖИЗНИ нет. Интереса для посещения не представляет, опасность представляет. Автоматы-разведчики с планеты не возвращаются. Рекомендую соседнее небесное тело - Эалинлин. Небо красное. Гигантские поющие цветы, мелодичными звуками привлекающие птиц-опылителей. Симфонии лугов, баллады лужаек. Все композиторы летают вдохновляться...
Хозяевам виднее. Я не стал спорить.
- Даешь поющие цветы, - сказал я. - Закажи мне рейс.
Я был в приподнятом настроении; предстояло первое самостоятельное путешествие по шаровому. Граве, моя верная нянька, не мог сопровождать меня, готовился к докладу в межзвездной академии, кажется, обо мне; он даже хотел сплавить меня подальше. Гилика же сдавали в капитальный ремонт, я очень надеялся, что ему привинтят к хвосту блок деликатности. В результате я остался безнадзорным и свободным, как птица: лечу, куда хочу. На Ць, Цью, Цьялалли, Чачачу... на великолепную Эалинлин с поющими покрытосеменными.
Итак, Эалиелин.
О межзвездных перемещениях в шаровом я уже рассказывал. Ввинчивают, вывинчивают, вкручивают, выкручивают, швыряют обалдевшего на пол кабины. И когда, собравшись с силами, выползаешь за дверь, перед тобой другая планета, система, другие миры. Вот малиновое солнце Эа спектрального класса М, вот певучая Эалинлин, а чуть левее, почти по дороге, - Эароп.
Не завернуть ли туда все-таки? Ведь дома меня обязательно спросят, что это за Европа такая в дальнем космосе?
Решено. Сажусь в ракету-такси, даю автомату задание на расчет. Привычный разгон с перегрузкой, невесомая пауза, перегрузка опять. Рев. Толчок. Ватная тишина. И я на чужой, незнакомой планете.
Нет, я не пожалел, что завернул на ту Европу, хотя она совсем не была похожа на нашу - голая, скалистая, совершенно безжизненная планета. Сила тяжести здесь была достаточная, чтобы удержать атмосферу, но далекое солнце Эа присылало слишком мало тепла, и воздух замерз, превратился в лужи, дымящиеся, как проруби в морозный день. В красном свете солнца Эа дымка эта казалась красноватой, в лужах играли кровавые блики, скалы переливались всеми оттенками пурпурного, багрового, алого, малинового, кирпичного, вишневого, фиолетового, красно-бурого. Тени были тоже бурые, или шоколадные, или цвета запекшейся крови, а в глубине - бархатно-черные или темно-зеленые почему-то. Дали просвечивали сквозь красноватый туман, напоминавший зарево пожара, вершины были как догорающие угли, а утесы, вонзившиеся в небо, словно замершие языки пламени. И над всем этим окаменевшим пожаром висело слабосильное малиновое солнце, висело на черном небе, не гася звездного бисера, не стирая узоров мелких созвездий шарового.
Наверное, с час я любовался этим этюдом в красных тонах. Выковыривал из почвы гранаты, в клюквенных лужах собирал горсти рубинов. Увы, трезвый свет электрического фонаря превращал рубины в обломки кварца. Потом я заметил целый букет каменных цветов. Полез проверять, что это - друза горного хрусталя или нечто неизвестное? И такая неосторожность - нарушил основную заповедь космонавта: "Один на незнакомой планете не удаляйся от ракеты".
Единственное оправдание: планета-то была безжизненная.
А когда я спрыгнул со скалы с обломком кристалла под мышкой (все-таки это был обычный горный хрусталь), между мной и ракетой стояли три тумбы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});