Владислав Крапивин - Синий треугольник

— Послушай, а… сарай? Мой чемодан там…

— Нашел о чем думать… — бормотнул он.

«Но у меня же там рубашка чистая, носки, бритва. Я не могу ходить обормотом, как ты! И вообще, что все это значит…» — запрыгали в голове заготовки правильных фраз. Вместо этого я тихо спросил:

— Тогда объясни: зачем ты пришел на вокзал? Он оставил в покое мизинец. Глянул исподлобья.

— А ты… так ничего и не понял?

Глаза были все те же — темные, с тенью под нижними веками. Но вроде бы мелькнули в зрачках желтые искорки. И я спросил, приблизив к нему лицо:

— Ерошка, ты кто?

Он сбросил пятки со скамьи. Отвалился спиной к перилам, раскинул по ним руки. Стал совсем другим Ерошкой — спокойно-озорным, без всякой печали.

— Посмотри как следует! Разве не видишь? Я — это ты.

Вопреки всякой логике его неожиданное озорство передалось и мне. Будто самое главное было теперь — победить в веселом споре.

— Ничего похожего! Вот ни настолько! — Про оттопыренный мизинец я помнил, но осторожно умолчал.

— Конечно! — обрадованно согласился он. — Потому что я состою как раз из того, чего у тебя никогда не было. Оно в тебя не влезло, когда тебя делали, и осталось, как лишние детали. И пошло на меня.

Я не сдержал ехидства:

— Боюсь, что это не лучшие детали…

— Ну, как сказать! Кое-что тебе не помешало бы!

— Например? — уязвленно сказал я.

— Помнишь, как в моем возрасте ты ужасно боялся ос и шмелей? А я запросто ловлю их в кулак.

— Не было такого! Никогда я не боялся!

— Здесь не боялся. А когда жил в Ермильске…

— В каком еще Ермильске! Даже и не слыхал про такой!

— Ох уж… — брызнул Ерошка насмешкой.

Мне бы рассердиться, но вместо этого в голове началась беспомощная сумятица, как при дремотных видениях иных пространств и головоломок: задержать, запомнить хоть какую-то деталь! Разгадать…

Я отчаянно прислушался к себе, к шелесту ветра в береговой траве, к гудкам катеров и тепловозов. Может, пространство перевернет еще один лист, и тогда все станет ясно?

Однако ничего не случилось. А Ерошка болтал босыми ногами и поглядывал выжидательно.

— Послушай… а сам-то ты где живешь? С кем?

На него опять словно тень легла. Не грусть, но озабоченность какая-то. Серьезность.

— Не все ли равно… Я, может, еще и не живу вовсе…

Что за дурацкая философия? У такого-то малька!

Но я не стал его поучать и воспитывать. Вместо этого поверил, что он и правда никуда не спешит. Никуда не хочет уходить… Потому что не к кому?

В обычной реальности я, конечно же, занялся бы выяснениями и расспросами. И повел бы ершистого пацана домой. Но сейчас действовали законы Синего Треугольника (завязанного к тому же узлами). В его пространствах жила логика снов (порою более закономерная и понятная, чем в моей прежней бестолковой действительности). И я без всякого сопротивления подчинился этой логике. Принял простой факт, что данный Ерошка теперь повешен судьбой на меня и я отвечаю за него… Перед кем? Перед собой, перед Треугольником, перед Травяным и Песчаным Зайцем. Смешно, да? А вот окажитесь в Малогде и увидите — не смешно, а все по правде.

— Тогда что? Идем? — сказал я. Он вскочил.

— Идем!

— А куда?

— Куда-нибудь, — беспечно сказал Ерошка.

И мы как-то сразу оказались на Ключевском спуске, недалеко от фотомастерской.

…Стекло уже было вставлено. Оно отражало улицу, деревья, прохожих, и внутри было ничего не разглядеть. Рядом с витриной оказалось еще одно окно, поменьше. За его стеклом были выставлены разные фотоаппараты. Старых образцов. Лейки, «Фэды», «Любители», «Комсомольцы», трофейные маленькие камеры с гармошками. И все они — вот странно (или не странно, а логично?) — были покрыты зеленой, точнее — военно-полевой краской. Может, их принесли сюда фронтовые корреспонденты? (Хотя едва ли даже на фронте красили фотокамеры в зеленый цвет.)

Лишь один аппарат был черным. Довоенного образца, «Фотокор». Ледериновая плоская коробка с выдвинутой на никелированных полозках гармошкой и гибким тросиком у блестящего объектива. В точности такой, каким снимал меня когда-то Мотя Гольдштейн!

На каждом аппарате был бумажный ярлычок с цифрами. Точнее, с ценами. Ясно, что аппараты продавались. И «Фотокор» стоил буквально гроши — «22 р.».

— Ерошка! Я хочу купить это… На память о давних временах.

Он отнесся с полным пониманием:

— Обязательно! — Подпрыгнул даже.

Мы по трем ступенькам вошли в прохладное помещение. И сразу я учуял знакомый запах старой фотомастерской — деревянных аппаратов, растворов, лака, крашеного холста громадной декорации. Из-за ширмы выдвинулась рослая пожилая тетка в зеленом платье до пола. Похожая на давнюю старуху Сонечку, но, конечно, не она. И в отличие от Сонечки разговорчивая и приветливая.

— Молодые люди пришли сниматься? Главного мастера нет, но я прекрасно управляюсь с заказами, можете мне доверять! Спросите клиентов, испортила ли Софья Мироновна Гольдштейн хоть один снимок! И пусть мне никогда больше не вставить стекло в эту витрину, если найдется бессовестный человек, который таки скажет «да»!.. Двойной портрет, не так ли? Крупный формат! Папа на стуле, мальчик справа, у плеча, в традициях давних времен. В этих традициях немало хорошего, уверяю вас…

Все-таки она или не она!

Как-то в беседах с Треугольником я услышал от него рассказ о частичках (корпускулах!) времени, нанизанных на так называемый темпоральный вектор. Бывает, что эта нить рвется. Корпускулы перемешиваются в пространственно-временном континууме, и, когда их нанизывают (кто нанизывает, я не понял) снова на вектор, они могут перепутаться. И начинается чехарда с календарями, прыжками в прошлые времена, неожиданными встречами и событиями, которые случаются раньше своих причин…

Это проскочило в голове быстро и как о вещах в общем-то заурядных. Я галантно сказал:

— Виноват, сударыня, но мы посетили вас по иной причине. В окне выставлены аппараты. Если не ошибаюсь, на продажу…

— О да! Да!.. Времена непростые, иногда не имеешь, на что купить химикаты. Пришлось пожертвовать частью коллекции… Что вас привлекло?

— «Фотокор».

— А! Вы имеете правильный выбор! Замечательная камера. И вполне действующая… У Моти была когда-то такая же, но пришлось обменять на буханку, когда он нечаянно потерял хлебные карточки…

— Вы позволите взглянуть?

Софья Мироновна торопливо принесла аппарат. Я немного помнил, как им пользоваться. Вдвинул гармошку, захлопнул коробку. Потом открыл камеру опять. Взвел спуск, щелкнул…