Андрей Щупов - Дитя Плазмы

— Вот он где прохлаждается!

Гуль приподнял голову. Перед ним стоял сияющий капитан. Из-за его плеча кокетливо выглядывала смуглоликая красотка.

— Как ты догадываешься, мы за тобой, сударь.

— Что, пора на ужин?

— Точно. Мистер Пилберг приглашает к столу.

— А-а… — Гуль нехотя поднялся с земли. Следуя за Милитой, чернобровой красавицей с яркими чертами лица и пышной фигурой, они обогнули пару неуклюжих домов и приблизились к террасе центрального здания. Кое-кто предпочитал называть его мэрией, но на деле постройка мало чем отличалась от окружающих хибарок. Разве что звездно-полосатым флагом, который, подобно транспаранту, был вывешен над оцинкованной крышей. Гуль уже знал, что жилье выстроено из складских запасов, проглоченных чудовищем вместе с людьми. Та же словоохотливая Милита, успевшая трижды под различными предлогами заглянуть в апартаменты вновь прибывших, поведала, что фактически вся колония представлена персоналом одной из ядерных баз Невадского полигона. В подробностях успела описать и появление чудовища. Рассказанное очень походило на то, что довелось повидать и русским. Каракатица выбралась из земли спустя несколько часов после взрыва и уже через десяток-другой минут накрыла всю базу. Что-то она раздавила, многое же оказалось проглоченным.

Милита понятия не имела, есть у чудовища пасть или нет, но, как бы то ни было, двенадцать человек, включая четырех медсестер, очутились в багровом плену. К счастью, вместе с людьми сюда попало и кое-что из складского имущества. Из него-то им и пришлось лепить местную архитектуру. Милита сообщила, что пока их временно поселят в домике Зуула — первого колониста, добровольно оставившего лагерь, но, если захотят, найдутся и другие пустующие хижины. Кроме того, им всегда будут рады бедные женщины, волею каракатицы заброшенные в эту желудочную глушь. Милита с важностью пояснила, что каждая дама в поселении имеет собственный домик. На этом, слава Богу, они сумели настоять вопреки мнению Пилберга, утверждавшего, что женщинам хватит одного совместного жилища. Одно на всех! Подумайте, какой ужас! Зато теперь… Милита улыбнулась так радостно, что Гулю показалось, будто в сумеречной комнатке сразу стало светлее. Красиво очерченные губы в сочетании с сахарными зубами делали ее улыбку обворожительной. Эта девушка, знавшая о существовании дворцов, умела радоваться и хижинам.

К ужину подошли последними. Все мужское население лагеря уже шумело за двумя сдвинутыми вплотную столами. Отсутствовала лишь охрана. Двое сидели в засаде возле входа в пещеру, еще один прятался на скале, вздымающейся сразу за зданием мэрии. Милита и две ее подружки проворно обслуживали ужинающих.

— Надеюсь, наш юный друг немного поостыл? — звучным голосом осведомился Пилберг. Сидел он, как и в прошлый раз, во главе стола, и желтые, с искринкой глаза насмешливо следили за гостями.

— Я могу извиниться, — хрипло проговорил Гуль.

— В самом деле? — Пилберг рассматривал его, как диковинную картину. — Можете? Или хотите?

Гуль разозлился. Чего им еще надо? Спеть что-нибудь покаянное или на колени встать?

— Мечтаю, — сказал он.

— Хорошо. — Профессор великодушно взмахнул рукой, приглашая к столу. — Мы принимаем ваши извинения! Катарина! Будь добра, стулья молодым людям.

Милита опередила подругу, и Гуль ощутил, как мягкая ладонь легла на его плечо, усаживая на ящик. Вот вам и стул!..

— На чем же мы остановились? — Пилберг обернулся к Фергюсону, неприметному человечку аскетической внешности. Гуль не забыл еще, что именно Фергюсон стал причиной его вчерашней вспышки. Своим едким язычком этот человек умел доводить до белого каления. Гуль поспешил опустить глаза. Он ведь уже решил: его дело наблюдать и анализировать. И пусть они спорят о какой угодно чепухе. Если сосредоточиться на главном и не отвлекаться на пустяки, можно добиться очень многого… Кто это сказал? Карнеги? Или еще кто-то?

— Смотри-ка! — Капитан ковырнул вилкой лежащий на тарелке буроватого цвета кусок, и только теперь Гуль обратил внимание на сервировку стола. Они видели здешнюю пищу впервые. — С виду обыкновенная пемза, а по вкусу самая настоящая халва!

Гуль тщательно прожевал небольшой кусочек и с недоумением покосился на приятеля.

— У меня мясо, — проговорил он неохотно. Потому что его „пемза“ действительно походила на прожаренный кусок говядины. Как он и предвидел, Володя немедленно пришел в восторг. Поочередно попробовав из своей тарелки и из тарелки Гуля, он тут же выдал двойное объяснение.

— Тут халва и тут халва… Либо что-то приключилось с нашими вкусовыми рецепторами, либо мы ощущаем то, чего внутренне желаем. Ты, скажем, любишь говядину, а я халву…

Он говорил что-то еще, но Гуль уже не слушал. Неспешно расправляясь со своей порцией, он переключил внимание на присутствующих. Восторг и мысли Володи были ему понятны. Теперь следовало понять тех, что появились здесь до них.

Кроме Пилберга и Фергюсона, за столом сидело еще трое: Трап, Ригги и Хадсон. Последний был сух телом и молчалив. Когда он раскрывал рот, чтобы переправить туда очередной кус „пемзы“, красноватые его веки начинали нервно подрагивать. Смотреть на людей Хадсону отчего-то не нравилось.

Большую часть времени он сверлил взглядом собственную тарелку, и потому с ним Гуль чувствовал себя куда легче, нежели с Фергюсоном и Пилбергом. Трапа же и Ригги Гуль сумел бы описать двумя словами: переразвитые подростки.

Внешне они вполне годились в телохранители и были скроены из того же материала, что Сван. Гуль не сразу отличил одного от другого. Если на Фергюсоне красовался косматый шерстяной свитер, а Хадсон с Пилбергом успели внести в свои костюмы различные гражданские вольности, то Ригги с Трапом, не стесняясь, предпочитали армейскую униформу. Если тот же Сван залихватски закатывал рукава на своих мощных ручищах, то Трап с Ригги пытались поддерживать одеяние в самом образцовом порядке. И оттого на них скучно было смотреть. Ничто так не обезличивает людей, как форма. Рослые, широкогрудые, с одинаковыми лицами. Неумение расслабить взгляд, сосредоточенность в каждой черточке, шевелящиеся в такт могучие подбородки — рядом с ними казались невыразительными прочие детали лица.

К этому времени капитан уже выговорился, и Гуль прислушался к беседе Пилберга с Фергюсоном. — … Все законы в мире пронизаны одной и той же нитью, Фергюсон. Хотите примеры? Пожалуйста! Сообщающиеся сосуды Бернулли — раз! Эпидемии, подстегивающие общечеловеческий иммунитет, — два! — Пилберг плотоядно улыбнулся. — И, наконец, — наше любимое либидо, о котором с таким апломбом поминают в последнее время. Улавливаете связь?