Курт Воннегут - Балаган, или Конец одиночеству

Хэй-хо.

Да, как я уже говорил, мы с Элизой могли бы долго и счастливо жить на астероиде, если бы в один прекрасный день не расхвастались своей гениальностью. Мы бы и сейчас могли жить во дворце, отапливались бы яблонями, мебелью, перилами и деревянными панелями, а когда нас навещали бы чужие люди, мы бы пускали слюну и агукали. Мы и кур могли бы держать. Завели бы небольшой огородик. Мы бы радовались своей непрерывно прибавляющейся мудрости, вовсе не задумываясь о том, на что она может пригодиться.

Солнце садится. Прозрачные облачка – стаи летучих мышей – клубятся над выходами из подземки, и рассеиваются, как дым, со щебетом и писком. Меня, как всегда, пробирает дрожь.

Я даже не могу назвать их попискиванье звуком. Это скорее какая-то нездоровая тишина.

Продолжаю писать – при свете тряпочного фитиля, горящего в миске с животным жиром.

У меня тысяча подсвечников, а вот свечей нет. Мелоди с Исидором играют в триктрак – доску я им нарисовал прямо на полу вестибюля.

Они то и дело пытаются обжулить друг друга и хохочут.

Они собираются устроить прием на мой сто первый день рождения, до которого остался месяц.

Иногда я подслушиваю их разговоры. Привычка – вторая натура. Вера Белка-5 Цаппа для этого случая шьет новые костюмы – и для себя, и для своих рабов. У нее громадные кипы отрезов в кладовых, в Черепаховом Заливе. Рабы будут одеты в розовые шаровары и золотые туфли, и в зеленые тюрбаны с плюмажами из страусовых перьев – я слышал, как Мелоди про это рассказывала.

Дошло до меня, что Веру принесут на праздник в паланкине и ее будут окружать рабы с дарами и едой и факелами; а бродячих собак они будут отпугивать, звоня в обеденные гонги.

Хэй-хо.

Надо мне быть поосторожнее, как бы не перепить на собственном дне рождения. Если переберу, могу проболтаться всем о том, чего им знать не следует: то существование, которое ждет нас после смерти, куда хуже теперешнего.

Хэй-хо.

Глава 15

Разумеется, нам с Элизой не дали вернуться к утешительному идиотизму. При малейшей попытке нам влетало по первое число. Кстати, наши слуги и родители обнаружили один побочный продукт нашего превращения, который их прямо осчастливил. Они вдруг получили полное моральное право нас ругательски ругать.

Да, худо нам приходилось по временам!

Между прочим, доктора Мотта выгнали, а на смену ему явились целые полчища экспертов.

Поначалу нам это даже понравилось. Первые приезжие медики были специалисты – по сердечным болезням, по легочным, по почечным и так далее. Пока они нас изучали – орган за органом, брали на анализ все жидкости в наших организмах, мы были образчиками здоровья.

Они очень старались. Они в известном смысле были наемными служащими нашей семьи. Это были ученые-исследователи, чью работу финансировал нью-йоркский Фонд Свейна. Потому-то их было так легко собрать и загнать в Гален. Наша семья им помогла. Теперь настала их очередь помочь нашей семье.

Они то и дело над нами подтрунивали. Один из них, помнится, сказал мне, что, наверно, очень здорово быть таким долговязым.

– Как там погодка у вас наверху? – говорил он, и так далее.

В этих насмешках было что-то утешительное. У нас создавалось – без всяких на то оснований – представление, что наше уродство – пустяки, дело житейское. Я до сих пор помню, как специалист по ухо-горло-носу, заглянув при ярком свете в носовую полость Элизы, сказал:

– Бог ты мой! Сестра! – позвал он. – Звоните в Национальное Географическое общество! Мы тут открыли вход в Мамонтову пещеру!

Элиза расхохоталась. Сестра расхохоталась. Я расхохотался. Все мы хохотали до упаду.

Наши родители были в другом крыле дворца. Они старались держаться подальше от нашего веселья.

Но уже в самом начале мы успели узнать горечь разлуки. Для некоторых испытаний требовалось развести нас по разным комнатам, даже не смежным. И по мере того, как расстояние между мной и Элизой увеличивалось, я чувствовал, что голова у меня превращается в деревянную болванку.

Я становился тупым, неуверенным в себе.

Когда мы с Элизой снова увиделись, она сказала, что с ней творилось примерно то же самое.

– Мне казалось, что в мой череп налили патоки, доверху, – сказала она.

Мы мужественно старались смеяться, скрывая страх, над теми тупоумными детьми, в которых мы превращались, как только нас разлучали. Мы делали вид, что у нас с ними нет ничего общего, мы им даже имена придумали. Мы звали их «Бетти и Бобби Браун».

Вполне могу и сейчас, не откладывая, сказать, что когда мы прочли завещание Элизы – после ее смерти под оползнем, – то узнали, что она хотела быть похороненной там, где смерть ее застанет. На могилу она просила поставить простой камень, с единственной, исчерпывающей надписью:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ БЕТТИ БРАУН

Так вот, последний специалист, который нас осматривал, – доктор психологии Корделия Свейн Кординер – объявила, что меня и Элизу необходимо разлучить навсегда, а это значило, что мы были обречены навеки превратиться в Бетти и Бобби Браун.

Глава 16

Федор Михайлович Достоевский, русский писатель, как-то сказал, что единственное священное впечатление детства – лучше всякого воспитания. Могу предложить еще один метод скоростного воспитания дитяти – в своем роде это впечатление почти такое же священное и спасительное: надо столкнуться с человеческой особью, которая пользуется в мире взрослых глубочайшим уважением, и обнаружить, что этот человек – маньяк, злобный садист. Это нам с Элизой и пришлось пережить, встретив доктора Корделию Свейн Кординер, которую все считали величайшим авторитетом по психологическому тестированию во всем мире – за исключением Китая. Никто давным-давно не знал, что там творится, в Китае.

У меня здесь, в вестибюле Эмпайр Стейт Билдинг, есть Британская Энциклопедия, вот откуда я знаю второе имя Достоевского, то есть его отчество.

В присутствии взрослых доктор Корделия Свейн Кординер всегда была очень любезна и авторитетна. Все время, пока она была в замке, она одевалась как картинка – туфли на высоких каблуках, модные платья, украшения.

Мы слышали, как она говорила нашим родителям:

– Если у женщины три докторских степени и она возглавляет корпорацию по тестированию, приносящую три миллиона долларов в год, это еще не значит, что она не может быть женственной.