Установленный срок - Энтони Троллоп
Но только в такие моменты мне позволялось испытать это чувство триумфа. Не только у себя дома, но и в обществе в целом, и на улицах Гладстонополиса я сталкивался с выражением мнения, что Красвеллера не заставят уйти в колледж в его установленный срок.
– Что может помешать этому?– сказал я однажды своему старому другу Рагглсу.
Рагглсу было уже немного за шестьдесят, и он был городским агентом сельских шерстяников. Он не принимал никакого участия в политике, и хотя он никогда не соглашался с принципом Установленного срока, он не был заинтересован в оппозиции к нему. Он был человеком, которого я считал безразличным к продолжительности жизни, но который в целом предпочел бы смириться с тем жребием, который предназначила ему природа, чем пытаться улучшить его какими-либо новыми реформами.
– Ева Красвеллер помешает этому, – сказал Рагглс.
– Ева еще ребенок. Неужели вы полагаете, что ее мнению позволят нарушить законы всего общества и воспрепятствовать прогрессу цивилизации?
– Ее чувствам будут сочувствовать, – сказал Рагглс. – Кто сможет противостоять дочери, ходатайствующей за жизнь своего отца?
– Один человек не сможет, но восемьдесят пять смогут это сделать.
– Восемьдесят пять будут для общества тем же, что и один будет для восьмидесяти пяти. Я ничего не говорю о вашем законе. Я не высказываю мнения, будет ли он хорошим или плохим. Я хотел бы дожить свой срок, хотя признаю, что на ваших плечах, люди из Ассамблеи, лежит ответственность решать, сделаю я это или нет. Вы могли бы выпроводить меня и сдать на хранение без всяких проблем, потому что я не пользуюсь популярностью. Но люди начинают говорить о Еве Красвеллер и Абрахаме Граундле, и я говорю вам, что всех ваших сторонников, которые есть в Британуле, не хватит, чтобы доставить старика в колледж и держать его там, пока вы его полируете. Он с триумфом вернется в Литтл-Крайстчерч, а колледж станет после этого развалинами.
Такой взгляд на дело меня особенно огорчил. Как главному судье общины, ничто не вызывает у меня такого отвращения, как бунт. Населению, которое не соблюдает законы, ничего нельзя предречь, кроме зла, в то время как народ, который будет соблюдать законы, не может не стать процветающим. Меня очень огорчало, когда мне говорили, что жители Гладстонополиса поднимут бунт и разрушат колледж только ради того, чтобы поддержать взгляды хорошенькой девушки. Есть ли честь, или, что еще хуже, есть ли польза в том, чтобы быть президентом страны, в которой могут происходить подобные вещи? Я оставил моего друга Рагглса на улице и в очень тяжелом состоянии духа направился в исполнительный зал.
Там меня настигли вести гораздо более печального характера. В тот самый момент, когда я разговаривал с Рагглсом на улице на эту тему, на рыночной площади состоялось собрание с явной целью свернуть закон о Установленном сроке, и кто был главным оратором на нем, как не Джек Невербенд! Мой собственный сын взял на себя эту новую работу публичного оратора в прямой оппозиции к своему собственному отцу! И у меня были основания полагать, что его подстрекала к этому моя собственная жена!
– Ваш сын, сэр, выступал перед толпой по поводу Установленного срока, и люди говорят, что слушать его было очень интересно.
Так мне рассказал об этом один из клерков в моем офисе, и, признаюсь, я получил сомнительное удовольствие, узнав, что Джек может заниматься чем-то помимо крикета. Но тут же возникла необходимость предпринять шаги, чтобы остановить зло, и я был тем более обязан это сделать, что единственным виновником, которого мне назвали, был мой собственный сын.
– Если это так, – сказал я вслух в офисе, – Джек Невербенд будет спать этой ночью в тюрьме.
Но в тот момент мне и в голову не пришло, что прежде чем отправить Джека в тюрьму, необходимо иметь официальные доказательства того, что он участвовал в заговоре против закона. В этом отношении у меня было не больше власти над ним, чем над кем-либо другим. Если бы я заявил, что его следует отправить спать без ужина, я бы лучше выразился и как отец, и как судья.
Я пошел домой, и, войдя в дом, первым, кого я увидел, была Ева. По мере того, как все это развивалось, я больше и больше гневался на сына, на жену, на бедного старого Красвеллера, но никак не мог заставить себя рассердиться на Еву. В ней была какая-то угодливая, милая, женственная манера поведения, которая преодолевала все возражения. И я уже начал считать ее своей невесткой и любить ее в этом статусе, хотя бывали моменты, когда дерзость Джека и новый дух оппозиции почти искушали меня лишить его наследства.
– Ева, – сказал я, – что это я слышу о публичном собрании на улицах?
– О, мистер Невербенд, – сказала она, взяв меня за руку, – это всего лишь несколько мальчиков, которые говорят о папе.
Сквозь весь шум и беспорядки этих времен прослеживалась явная линия говорить о Джеке как о мальчике. Все, что он делал, и все, что говорил, было лишь проявлением его школьного настроения. Ева всегда говорила о нем как о младшем брате. И все же вскоре я обнаружил, что единственным противником, которого я больше всего боялся в Британуле, был мой собственный сын.
– Но почему, – спросил я, – эти глупые мальчишки обсуждают серьезный вопрос о твоем дорогом отце на улице?
– Они не хотят, чтобы его препроводили в колледж, – сказала она, почти всхлипывая.
– Но, моя дорогая, – начал я, решив преподать ей всю теорию Установленного срока со всеми его преимуществами от первого до последнего.
Но она тут же прервала меня.
– О, мистер Невербенд, я знаю, что это полезная вещь – говорить об этом. Я не сомневаюсь, что мир станет намного лучше от этого. И если бы со всеми папами происходило это уже в течение последних пятисот лет, я не думаю, что меня бы это так волновало. Но быть первым, с кем это случилось во всем мире! Почему папа должен быть первым? Надо было начать с какого-нибудь слабого, хилого, бедного старого калеки, которому было бы гораздо лучше в колледже. Но у папы прекрасное здоровье, и он соображает гораздо лучше, чем мистер Граундл. Он управляет всем в
