Андрей Щербаков - ДМБ-2010
Ребята с интересом смотрят на Третьего.
— Вы завтракали, — спрашиваю. Ребята кивают.
— А я — нет, поэтому займитесь подготовительной работой, а я пойду питаться. Иван, ты ел, конечно?
Третий, не глядя на меня, кивает. Бойцы, стоявшие за дверью, втаскивают стулья, какие-то кабели. Борис достает из пластикового пакета два CD-диска и шлем виртуальной реальности. Здорово ребята взялись за дело. Ну все, зарядил народ работой, теперь пора подумать о себе.
Двигаюсь к двери, но тут меня посещает Мысль.
— Да, разберите для начала формат записей «черных ящиков».
Команда уже занялась делом, мне делают неопределенные жесты руками, типа: «Иди, иди, мальчик Ваня Сусанин, мы сами партизан найдем». Сами так сами.
Выхожу на улицу. Эх, кое-кого сейчас увижу знакомого! Точно. На лавочке сидит Оксана. Черные колготки, мини-юбка — не разглядеть, нога на ногу, яркая футболка, зеркальные очки. Бойцы, притащившие стулья, жадно глядят на нее из-за живой изгороди.
Подхожу:
— Привет! Звезды рассказали мне, что ты плохо спала в эту ночь…
— Привет! Издеваешься опять над невинной девушкой. Всю ночь у тебя просидела, на стуле спала, конечно… Звезды ему, понимаешь, подсказали… Видела я твои звезды…
— Ты что, все время будешь ходить за мной… эдаким… очаровательным хвостиком?
— Конечно, ты не понял еще? Меня же послали… спать с тобой. А за невыполнение приказов у нас знаешь, что бывает?
— Хорошо. Я сегодня уеду домой вечером, а ты приходи, хоть поспишь нормально у меня. Кстати, где у вас тут столовая?
— Пойдем, покажу. «Поспишь нормально»… Как, не надумал заключение подписать?
— Не ворчи, Оксан. Давай каждый будет заниматься своим делом…
Оксана громко фыркает, да так, что с нее спадают темные очки.
— Вот-вот. Ты мне и не даешь моим делом заниматься.
— Не смущай меня, а то я покраснею и вообще застыжусь.
Идет впереди, покручивает своим рыжим хвостом.
— Оксаник, а у тебя… обмороков не бывает?
Эффект превзошел все ожидания. Спотыкается, чуть не падает. Медленно оборачивается, держа в руке свои стильные очки. Смотрит куда-то выше меня, зрачки-точки:
— Меня же… предупреждали! А я, дура такая…
Поднимает руки к груди — просто скульптура с символическим названием «Отчаяние». Делаю к ней шаг — она делает страшные глаза, закрывается руками:
— Не трогай меня!
Прекрасная сцена. Особенно если учесть, что мы стоим посреди многолюдной воинской части. Народ с интересом наблюдает. Какой-то офицер так загляделся, что чуть не врезался в идущий навстречу строй.
— Оксан, не надо истерик. Не выспалась?
По-прежнему пребывает в какой-то прострации. Но не сопротивляется, когда я беру ее под локоток. Меня начинает разбирать смех — понятно: «у вас несчастные случаи на стройке были? Будут…». С ужасом глядит на меня:
— Ты… ты ничего со мной не сделаешь?
— Оксан, за кого ты меня принимаешь? У тебя ручка есть? А листочек?
Ее улыбка на бледном испуганном лице выглядит так жалобно:
— Что, наконец-то телефон запишешь? Перед тем, как…
Огромное желание нашлепать по шикарной круглой попе. Но я сдерживаюсь. Беру листок, пишу одно слово, сворачиваю и отдаю ей:
— Вот. Три раза в день.
— Что «три раза»? Читать бумажку?
Нет, точно сейчас налуплю:
— Нет. Пить. Это лекарство.
— Да-а, я сейчас разверну, прочитаю и…
— …Теперь узнай о себе правду… — говорю я страшным голосом. Прочитаешь — и превратишься в лягушку. Но не в Царевну, а в обычную. Холодную. Зеленую. Что вы из меня чудовище какое-то сделали?
Боязливая Оксана, не читая, прячет бумажку в карман.
Вот и столовая. Я теперь ее и сам вижу. Решительно иду вперед, а жертва моих шуток плетется сзади.
— Ну откуда ты узнал?
— Что?
— Ну, что я сегодня с утра чуть в обморок не грохнулась?
Собираюсь с духом и максимально серьезно говорю:
— Не спрашивай лишнего и аккуратно пей лекарство.
Выдерживаю паузу, потом делаю строгое лицо и продолжаю:
— А через семь месяцев, когда у тебя закончится контракт, уезжай домой, в свой Ростов-на-Дону. И бросай заниматься всякими глупостями.
Как смотрит! Ей сейчас прикажи в окно выпрыгнуть — сделает без звука. И правда, я — чудовище! «Чудовище обло, огромно, озорно…». Это Радищев. Написал.
Завтрак почти примиряет Оксану с мрачной действительностью. Она кушает манную кашу и делает мне глазки.
— Нет, — говорю я.
— Что «нет»? — удивляется.
— Я не читаю твоих мыслей. Сейчас.
Каша мигом попадает не в то горло. Встаю и не без удовольствия аккуратно хлопаю по спинке. Правда, немножко ниже, чем нужно. Но помогает все равно.
Сажусь на место. Но не могу удержаться:
— И не вздумай класть на меня ноги!
Опускает глаза. Похоже, добил.
Идем назад. Оксана тихонько крадется на шаг сзади. Оглядываюсь взгляд побитой собаки.
— Ну, что ты, Оксан? Прости меня, это действительно было слишком…
Не отвечает.
Вот мы и пришли. Зайду, посмотрю, как у них дела. Оксана остается сидеть на лавочке.
На мониторе какое-то движение, Иван сидит в шлеме. Понятно, ребята не теряют даром времени. Хотя, скорее всего это — домашняя заготовка.
Иван снимает шлем и дает его мне. Надеваю.
Я — в кабине штурмовика. Перемещаюсь со страшной скоростью над холмистой равниной, сверху проплывают облака.
— Это видеозапись?
Ребята смеются.
— А откуда тогда облака?
Смех еще громче. Замечаю, что сижу, вцепившись в стул. Виртуальная реальность — сильная вещь.
— Запустите мне от минус 30 секунд до нуля.
Возятся некоторое время. Картинка снова начинает двигаться. Полет продолжается. Земля уходит назад и вбок. Загадочная мозаика приборов. В ушах какой-то зловещий шепот. Стоп. Облака и земля замирают. Все кончено.
— Давайте второй. Тот же интервал.
Практически то же самое.
Снимаю шлем.
— Что это за… шепот?
— Это переговоры борта с землей, — это Борис.
— Вам не кажутся похожими картинки?
— Не кажутся, — довольно резко отвечает Виктор.
— А датчики температуры двигателя? У них практически одни и те же критические показатели. Рты закройте, коллеги! И не надо мне показывать генеральских мурзилок![16] Такая визуализация ничего нам не даст. Составляйте линейку критических параметров, их взаимную корреляцию и разные статистики. Иван вам скажет, какие. Иван! Сделай преобразование Адамара от этого всего безобразия. Если кому непонятно — так мы получим что-то вроде спектральных показателей… И вот так летайте. Итак, резюмирую. Э…э… эффект достигается при переходе из режима полета на малой высоте и на высокой скорости к резкому набору высоты. При этом примерно через десять секунд возникает… непоправимое критическое положение из шести букв, то есть фиаско. Ищите процедуры в программах управления, которые соответствуют этому. Пока. Не буду мешать.
Засим удаляюсь. «За сим прощаюсь я, а этот SIMM был дорог мне, как память. О тебе».
Выхожу на улицу и бреду к ангару, с которого начались вчера мои приключения. Оксана тащится метрах в трех сзади.
Сегодня в ангаре почти пусто. У сейфа с документацией сидит вялый полусонный лейтенант. Подхожу к нему:
— Добрый день! Я бы хотел почитать документацию…
Во весь рот зевает и невнятно:
— Основания?
Показываю предписание.
— Допуск?
Показываю и допуск.
— Без разрешения своего командира ничего не дам!
Тут из-за моей спины протягивается изящная ручка с красивым удостоверением. Лейтенант вскакивает и встает по стойке смирно:
— Гвардии лейтенант Кривоногов!
— Вольно. — добродушно произносит Оксана. — Выдайте, пожалуйста, этому… гм… товарищу все, что он просит.
Без звука получаю полпуда отчетов и усаживаюсь читать. Оксана удаляется.
Похоже, мои подозрения подтверждаются. Но почему никто не заметил этого раньше? Или не захотел заметить? Какой же я наивный! Ведь за ошибку в программе, да еще с такими последствиями, не похвалят… Не зря я спрашивал про слово «колебания».
Что же мне писать в заключении? В задумчивости беру непонятно откуда появившийся пирожок с капустой и начинаю жевать. Поднимаю глаза. Оксана сидит неподалеку на лавочке, на плечах — красивая вязаная шаль (в ангаре довольно прохладно). Глазки опустила — воплощенная скромность.
— Оксаник, спасибо! Пирожок очень вкусный. И очень кстати…
Не поднимая глаз, кивает.
Проходит еще пара часов. Время обеда. Оксана конвоирует меня в столовую. Меланхолично жует. На лице видна работа мысли:
— Слушай, Кот, а что я буду делать, если уйду со службы?
— Я пока не думал об этом. Можно, например, детей учить… У тебя как с языками?
— Два почти свободно.