Евгений Войскунский - Девичьи сны (сборник)

Адиль мне первому предоставил слово: мол, одноклассник нашего дорогого Джамиля, старый друг. Я подтвердил – да, дружили, в одной команде играли в баскетбол, призовые места занимали на межшкольных соревнованиях… Джамиля все любили в школе, ну как же – он и спортсмен, и красавчик, и математическая голова, ему сам Адам Адамович прочил большое будущее в науке… Тут я малость запнулся (будущее-то у Джамиля оказалось не в науке, а в коммерции), а Ольга вдруг сказала, что Джамиль заочно окончил высшие экономические курсы и работал над диссертацией – очень жаль, что не успел довести ее до защиты. И пошел, прерываемый тостами, разговор о том, как серьезно Джамиль относился к экономике и какие строил планы развития бизнеса – не только ресторанного, но и, оказывается, всероссийского. Такая замечательная была голова…

Черт, не надо было, наверное, налегать на «Абсолют». Уже и Катя, сидевшая рядом, спросила:

– Ты что, хочешь выпить всю эту толстую бутылку? Остановись.

Такую хорошую, мягкую водку мне раньше пить не доводилось. Может, она и на самом деле была абсолютным решением идеи водки? Вопрос интересный. Впрочем, абсолютного на Земле нет ничего – иначе остановилось бы развитие… черт, опять меня занесло куда-то в сторону от обычного течения жизни…

Девочки-близняшки, съев по большому куску белоснежного торта, по команде Ольги вылезли из-за стола и стали подниматься по лестнице. Их косички торчали в разные стороны… Может, «Абсолют» ударил мне в голову, но вдруг представился мне малый, лезущий по лестнице… по лестнице, приставленной к стене… а стена еще не достроена, такая оранжевая кирпичная кладка… у малого в руках как будто доска, а сзади из-под кепки торчит коса, перевязанная черной ленточкой… и небо над ним голубеет…

Чертовщина какая-то! «Протри-ка глаза», – скомандовал я себе. Это девочки в голубых платьицах поднимаются по лестнице в неведомые покои… дочки Ольги и Джамиля… да-да, они могли бы быть твоими дочками… твоими и Ольгиными… но Оля тогда не хотела детей… а ты, пьяный человек, тогда и не думал жениться… ах, как печально все это…

А время, по своему обыкновению, незаметно текло, и гости стали расходиться. Уже и мы с Катей встали из-за стола, но не успели произнести прощальных слов: вдруг между Ольгой и Светланой возникла перепалка. Я знал, что сестры и прежде ссорились, но мало ли что бывало в прежние времена…

– Ты же всегда делаешь только по-своему! – кричала Светлана, сердито глядя на сестру. Щеки у нее были в красных пятнах.

– А с чего ты взяла, что Руслана надо заменить? – холодно, не повышая голоса, сказала Ольга. – Руслан ничем не хуже охранников твоего Афанасия.

– Разжирел он, реакция не та! Но ты же никогда не слушаешь…

– Прекрати орать.

– Только свои дела на уме! Вместо того, чтобы заботиться о Джане…

– Девочки, не надо, прошу! – вмешался Адиль, делая быстрые, как бы разнимающие жесты. – Не надо!

Я так понял, что муж Светланы Афанасий Тимохин, владелец охранного агентства, предложил заменить некоего Руслана, телохранителя Джамиля, своим, более ловким, охранником – а Ольга не захотела. Кстати: а где Тимохин? Почему не пришел на поминки девятого дня?

В полупустом вагоне метро, когда ехали домой, мы с Катей сидели молча. Я посмотрел на ее тонкий белый профиль, на полуприкрытый веком карий глаз, спросил:

– О чем ты думаешь, Катенька?

Она повернула ко мне голову:

– У нас в турфирме давно болтали, что он с ней жил. А мне не верилось. Ведь они такая хорошая пара…

– Постой. Кто с кем жил?

– Ну, Джамиль со Светланой. Но кто может это доказать? Они всегда на официальных встречах и приемах были вместе…

– Кто?

– Ну кто? Ольга Викторовна с Джамилем, конечно. Ты что, плохо слышишь?

– Я слышу хорошо.

– По-моему, Светлана ей завидовала.

– Вполне возможно, – сказал я. – Но это не наше дело, Катя.

Эскалатор вынес нас из теплой утробы метро в метель, подстерегавшую у выхода на площадь. Последние дни февраля стояли очень холодные. Катя заторопилась к троллейбусной остановке, но я застрял у киоска, у меня сигареты кончились. Купил две пачки «Мальборо» – из-за этого опоздали на троллейбус. Катя расстроилась:

– Теперь жди полчаса! Они же по вечерам редко ходят. Такая холодина!

Я обнял ее:

– Не дам тебе замерзнуть.

Но Катя движением плеч отвергла мою заботу.

– Не надувай губки, – попросил я.

Она промолчала, отвернувшись. С огорчением я подумал, что у нас участились размолвки. Катя часто бывала недовольна мной, как мне казалось, по пустякам. Но, конечно, была и глубинная причина ее недовольства. Я понимал это – но что же мог я поделать? Наверное, Кате нужен был не такой, как я… более молодой, более обеспеченный… Более подходящий…

Март шел бодрой поступью, то высыпая снежные заряды, то разгоняя тучи и растапливая сугробы на обочинах улиц. Весна заявляла о скором приходе.

А у меня подходил к концу лирический цикл Тукарама. Должен признаться, я устал от его красивых слов, от жалостливых вздохов и восклицаний. Зачем оповещать весь мир, что тебя недостаточно сильно любят?

Вот он сравнивает наплыв своих чувств с волнением моря. В английском тексте – «будто синие волны бегут по морю». Я расхаживаю по комнате, с сигаретой в зубах, и бормочу варианты: «Будто море плеснуло синей волной… синью волн наливается море… ходит синей волной Кондо-озеро…» Ну занесло меня: «Кондо-озеро»! Это же из Луговского. Достаю со стеллажа томик его избранных стихов. Вот оно: «Вьются листья – червонные козыри. Ходит синей волной Кондо-озеро. Кондо-озеро, ширь тревожная, На отцовскую землю положенная…» Читаю это дивное стихотворение, и непонятное тревожное чувство вдруг охватывает меня. «С моря Белого журавли летят. К морю Черному журавли трубят. Снова тянется песня вечная, Перелета нить бесконечная…»

Журавли! Что-то с ними связано. «В небе древний клич уходящих стай…» Древний клич… Прикуриваю от догоревшей сигареты новую и хожу, хожу из угла в угол.

Древний клич журавлей… Откуда это: журавли помогли опознать убийц?

Откуда, откуда?!

Из угла в угол, из угла в угол.

Вдруг – как озарение: «Ивиковы журавли»! Как жаль, что минувшей осенью я загнал на книжном толчке восьмитомник Шиллера! С деньгами было туго, Катя нуждалась в новых сапогах на зиму, и я потащил Шиллера на продажу.

Но я и так помню его балладу в переводе Жуковского. Ивик, древнегреческий поэт, певец, шел на Посейдоновы игры, на соревнования поэтов. На безлюдной лесной дороге его подстерегли и убили двое разбойников. Умирая, Ивик видит летящую над ним стаю журавлей и обращается к ним – единственным свидетелям преступления – с мольбой о мщении… обрушить на убийц гнев Зевса… На Играх, собравших огромную массу людей со всей Эллады, оплакивают Ивика. Вдруг в небе над амфитеатром появляется та самая журавлиная стая. И один из убийц (они тоже тут) в страхе кричит второму: «Смотри! Ивиковы журавли!» И по этому выкрику убийц опознают и тащат на правый суд…