Айзек Азимов - Конец вечности
— Но я выбрал вас. И если вы, агент Фишер, опасаетесь, что не сумеете проявить в полной мере своё обаяние, если станете подходить к Уэндел отвернувшись и при этом воротить нос, я постараюсь облегчить вашу задачу. Вы провалились на Роторе, но сумели частично загладить свою вину. Теперь вы можете реабилитироваться. Но если вы не сумеете привезти сюда эту даму, это будет куда более серьёзный провал и ваша репутация погибнет безвозвратно. Правда, я не хочу, чтобы вы действовали лишь из страха перед неприятностями. Хочу кое-что предложить вам. Вы доставляете Уэндел, мы строим сверхсветовой звездолёт, он летит к Звезде-Соседке, и вы на нём — если не передумали.
— Сделаю всё, что в моих силах, — ответил Фишер, — и не потому, что ожидаю награды или боюсь наказания.
— Великолепный ответ. — Лицо Танаямы изобразило некое подобие улыбки. — И, вне сомнения, я хорошо запомню его.
И Фишер ушёл, прекрасно понимая, что его ждет новая рыбалка, куда более серьёзная, чем предыдущие.
Глава 15
ЛИХОМАНКА
31
За десертом Эугения Инсигна улыбнулась Генарру.
— Похоже, вы здесь прекрасно живёте.
— Прекрасно, но несколько замкнуто, — улыбнулся в ответ Генарр. — Мы живем в огромном мире, но Купол нас ограничивает. Люди здесь не приживаются. Появляется интересный человек и самое позднее через два месяца исчезает. Поэтому здесь, под Куполом, живут скучные люди, впрочем, сам я кажусь всем, наверное, ещё более скучным. Так что ваше с дочерью появление представляет интерес для головидения — даже если на вашем месте был бы кто-нибудь другой…
— Льстец, — грустно промолвила Инсигна, Генарр откашлялся.
— Марлена предупреждала меня, чтобы я… ну ты понимаешь, что ты не…
Инсигна вдруг перебила его:
— Я бы не сказала, что заметила особое внимание головизорщиков.
Генарр сдался.
— Ладно, — сказал он. — Просто у меня такая манера разговаривать. На завтрашний день назначена маленькая вечеринка, там я тебя официально представлю и познакомлю со всеми.
— Чтобы все могли обсудить мою внешность, костюм и перемыть мне все косточки.
— Трудно сомневаться, что они откажут себе в этом удовольствии. Но Марлена тоже приглашена, и я уверен, что от неё ты узнаешь о нас больше, чем мы о тебе. Источник самый надёжный.
Инсигна вздохнула.
— Значит, Марлена всё-таки дала представление?
— Ты хочешь сказать, усвоила ли она «язык» моего тела? Да, мэм.
— Я не велела ей делать это.
— По-моему, она просто не в состоянии удержаться.
— Ты прав. Это так. Но я просила её не рассказывать об этом тебе. И вижу, что она ослушалась меня.
— Нет. Я приказал ей. Просто приказал, как командир Купола.
— Ну тогда извини — это такая докука.
— Да нет же, не для меня. Эугения, понимаешь, твоя дочь мне понравилась. Очень. Мне кажется, что она несчастна — всё понимает и никому не нравится. Все не вызывающие любви добродетели отпущены ей в полной мере. А это несладко.
— Хочу тебя предупредить. Она надоедлива — ей всего пятнадцать.
— По-видимому, существует некий закон, согласно которому ни одна мать не в состоянии вспомнить, какой сама была в пятнадцать, — сказал Генарр. — Марлена тут говорила о мальчике — должна же ты всё-таки понимать, что неразделенная любовь в пятнадцать бывает горше, чем в двадцать пять. Впрочем, ты красива, и девичьи годы были для тебя лучезарными. Не забывай, что Марлене очень нелегко. Она знает, что некрасива, и понимает, что умна. Девочка знает, что интеллект должен более чем компенсировать внешность, и в то же время видит, что на деле это не так, и в результате сердится от бессилия что-либо изменить, прекрасно понимая, что в подобной реакции нет ничего хорошего.
— Ну, Сивер, — произнесла Инсигна, стараясь говорить непринуждённо, — ты у нас настоящий психолог.
— Вовсе нет. Просто я её понимаю. Я сам прошёл через это.
— Ох… — Инсигна немного растерялась.
— Ничего-ничего, Эугения, я не пытаюсь жалеть себя и не прошу у тебя сострадания к бедной разбитой душе. Эугения, мне сорок девять, а не пятнадцать, и я давно примирился с самим собой. Если бы в пятнадцать или в двадцать один я был красив, но глуп — а мне этого так хотелось тогда, — я бы уже не был сейчас красавцем, но глупым остался. Так что в конце концов выиграл-то я — выиграет и Марлена, если ей позволят.
— Что гы хочешь этим сказать, Сивер?
— Марлена рассказала мне про разговор с нашим приятелем Питтом. Она нарочно рассердила его, чтобы тебя послали сюда, а заодно и её.
— Этого я не одобряю, — сказала Эугения. — Не того, что она сумела справиться с Питтом — с ним едва ли можно справиться вообще. Я не одобряю того, что она решилась на это. Марлене кажется, что она может тянуть за ниточки, шевелить ручки и ножки марионеток, — такое легкомыслие может повлечь за собой серьёзные неприятности.
— Эугения, не хочу тебя напрасно пугать, но, по-моему, неприятности уже начались. По крайней мере, так полагает Питт.
— Нет, Сивер, это невозможно. Да, Питт самоуверен и властен, но он не злодей. Он не будет наказывать девочку лишь потому, что она затеяла с ним дурацкие игры.
Обед закончился, свет в элегантно обставленной квартире Сивера был неярким. Слегка нахмурившись, Инсигна посмотрела на Сивера — тот протянул руку, чтобы включить экран.
— Что за секреты, Сивер? — делано улыбнувшись, спросила она.
— Я снова хочу изобразить перед тобой психолога. Ты не знаешь Питта, как я. Я посмел спорить с ним — и очутился здесь, потому что он решил избавиться от меня. В моём случае этого оказалось достаточно, но вот как будет с Марленой — не знаю.
Снова натянутая улыбка.
— Да ну тебя, Сивер, — о чём ты говоришь?
— Послушай — поймешь. Питт скрытен. Он не любит, когда о его намерениях узнают. Он словно крадется по тайной тропе, увлекая за собой остальных, — это создаёт в нём ощущение собственного могущества.
— Возможно, ты прав. Он держал открытие Немезиды в секрете и меня заставил молчать о нём.
— У него много секретов, мы с тобой и малой части их не знаем. Я в этом не сомневаюсь. И вот перед ним Марлена, для которой мысли и движения ясны как день. Кому это понравится? Менее всего Питту. Вот поэтому он и отправил её на Эритро и тебя вместе с ней, потому что одну девочку сюда не пошлешь.
— Ну хорошо. И что же из этого следует?
— А тебе не кажется, что он надеется больше её не увидеть никогда?
— Сивер, у тебя мания преследования. Неужели ты считаешь, что Питт решится обречь Марлену на вечную ссылку?
— Конечно, только он будет действовать изощренно. Видишь ли, Эугения, ты мало знаешь о том, как начиналась история Купола, в отличие от нас с Питтом. Скорее всего, кроме нас двоих, об этом вообще никто не знает. Ты знаешь скрытность Питта, он всегда извлекает из неё пользу — в том числе и здесь. Я тебе расскажу, почему мы остаемся под Куполом и не пытаемся заселить Эритро.
— Ты ведь уже рассказал. Освещенность не поз…
— Эугения, это официальная версия. Питт выбрал в качестве причины освещенность, но к ней можно привыкнуть. Итак, мы располагаем миром, обладающим той же гравитацией, что и Земля, пригодной для дыхания атмосферой, примерно теми же сезонными циклами, что и дома. Миром, не породившим сложных форм жизни, где нет ничего сложнее прокариотов, причем неопасных. Каковы же, по-твоему, причины того, что мы не только не заселяем этот мир, но даже не пытаемся этого сделать?
— Ну и почему же?
— А вот почему: вначале люди свободно выходили из Купола. Дышали воздухом, пили воду — без всяких предосторожностей.
— Ну и?..
— Некоторые из них заболели какой-то душевной болезнью. В неизлечимой форме. Это не было буйное помешательство — просто какое-то отстранение от реальности. Потом кое-кому стало лучше, но, насколько мне известно, никто не поправился полностью. Болезнь эта не заразна, но на Роторе на всякий случай тайно приняли меры.
Эугения нахмурилась.
— Сивер, ты сочиняешь? Я ничего не слыхала об этом.
— Не забывай про скрытность Питта. Просто тебе не полагалось этого знать. Не твоя епархия. Мне, напротив, знать было положено, потому что именно меня послали сюда, чтобы ликвидировать эпидемию. И если бы я потерпел неудачу, мы бы навсегда оставили Эритро, невзирая на грозящие нам беды и недовольство роториан. — Помолчав нёмного, он добавил: — Я не имею права говорить тебе об этом, в известном смысле я нарушаю служебный долг. Но ради Марлены…
Лицо Эугении выразило глубочайшую озабоченность.
— Ты говоришь… ты утверждаешь, что Питт…
— Я утверждаю, что Питт наверняка рассчитывает, что Марлена подхватит «эритрийскую лихоманку», как мы её называем. Она не умрет. Даже больной в обычном смысле слова её нельзя будет назвать — просто ум её расстроится, и тогда этот странный дар, возможно, покинет её, чего и добивается Питт.
