Харлан Эллисон - Все звуки страха (сборник)

— Как же тогда женщине поверить в тебя?

Ответ Нивена породило нечто большее, чем просто злоба. В нем заговорила циничная жестокость, что всегда исходит от беспомощности.

— А это ее — слышишь, ты? — только ее проблемы!

Берта вырвала руку и бросилась куда глаза глядят. В глазах у женщины стояли слезы. Вниз по лестнице с обшарпанными ступеньками, а дальше по тому же проулку, но уже ниже.

— Берта! Берта! — беспомощно окликал Нивен.

Huaraches, гласила вывеска, и Serapes.

Заурядная лавка на вонючих задворках приграничного городка, больше известного своими уличными шлюхами, чем древними и сморщенными предсказателями будущего, что вдобавок приторговывали уараче и серапе.

Нивен следовал за Бертой, отчаянно стараясь выбраться из болота собственной невнятицы. Стараясь положить конец их бессмысленному препирательству — и все-таки спасти те жалкие крохи добра, что еще оставались в его засыпанном битым стеклом прошлом. Нивен хотел сказать Берте, что ему нужно что-то постоянное, а не просто славно проведенные минуты — не просто забава для их бренных тел, все тянущихся друг к другу, но так никогда друг друга и не обретающих. Хотел сказать и о том, что потерял веру в свой мир — в мир, похоже, неспособный придать его существованию хоть какую-то осмысленность, какую бы то ни было красоту и жизненность. Но одновременно Нивен прекрасно знал, что слова его, если такие слова вообще найдутся, придут вместе с едва сдерживаемой злобой — придут вымученные и раздраженные, придут, оскорбляя и унижая

Берту. А в итоге она опять уйдет. Как и сейчас уходит.

Он следовал за ней по проулку.

И тут из своей лавки выполз древний и сморщенный, сухой, как папирус, мексиканец, согнутый чуть ли не вдвое и подозрительно напоминавший синебрюхую ящерицу, — сама зоркость и хитроумие. Старик предложил предсказать молодой парочке ее будущее.

— Нет-нет, спасибо, — отрезал Нивен, как раз догоняя Берту.

Но девушка с вызовом кивнула и вошла в лавку, оставив своего преследователя в проулке. Впрочем, Нивен тут же последовал за Бертой, рассчитывая, что она вскоре вернется, а тогда уж он точно найдет те самые нужные слова. Но девушка уже глубоко ушла в мускусный полумрак лавки, и старик предсказатель начал раскидывать руны, принялся смешивать какие-то травы с кусочками внутренностей и еще невесть какой дрянью, что, по его уверениям, было непременным условием правдивости и ясности прозрений. Клок шерсти дикого пса. Кусочек мяса с пятки утонувшего младенца. Три капли менструальной крови проститутки-македонки. Круглая присоска со щупальца полипа. Раковина, что сама издавала звуки. Еще черт-те что. Что-то неописуемое, отдающее гнилью. Жуткое и безымянное.

А потом старый шарлатан вдруг заявил, что предскажет будущее не Берте, а… Нивену.

И там, в зловонной духоте лавке, истинные размеры которой терялись в дымном сумраке, старый мексиканец объявил, что Нивен — человек без веры, без религии и без убеждений. А посему он проклят. Он — человек обреченный и потерянный. Старик высказал все то смутное и мрачное, в чем Нивен никогда не осмелился бы признаться самому себе. И тогда, вконец одурев от этого урагана правды, сжигаемый неистовой злобой, Нивен наотмашь ударил старика. Размахнувшись над круглым столиком предсказателя, он со всей силой своего большого тела влепил сморщенному мексиканцу страшную плюху, а следующим движением смел с грязного столика все ингредиенты. Дикий визг Берты донесся уже словно откуда-то издалека.

И в тот же миг — беззвучный взрыв. Могучий удар вышвырнул Нивена из самого себя. В тот недвижный момент безвременья Нивен оказался "там"-не там. Абсолютно необъяснимым образом его куда-то переместили. В некую страну — в долину — в чашу — в то время-и-место, где лицом к лицу с ним оказался кентавр — мифологическое существо, порождение древних человеческих фантазий.

Huaraches, гласила вывеска, и Serapes.

Считанные мгновения назад Нивен стоял перед живым кентавром. Он видел существо, что покинуло мир задолго до того, как у человека, подобного Нивену, появилось имя. Кентавр был богом без поклоняющихся. Божеством в не верящем в него мире, перед не верящим в него человеком.

Ив это самое мгновение — как бы в какой-то преждевременный момент истины — Нивен оказался сразу всеми людьми, что бросили своих богов. Всеми теми, кто осмелился объявить миру о человеческом одиночестве, — и одновременно теми, кто этому поверил. И вот Нивену пришлось столкнуться с одним из таких брошенных богов. Столкнуться с божеством, искавшим возмездия для человеческой расы, что изобрела машины, изгнавшие его из реального мира.

Все глубже и глубже погружался Нивен в черную пучину — в никуда. Все мысли сплавлялись в одно целое, а воспоминания рвались в клочья. Все сталкивалось, переплеталось и сливалось в плотный гобелен с силуэтами морских водорослей.

Дыхание застревало в глотке, живот распирало от вонючей жижи, по вискам будто кто-то в такт молотил кирпичами, а на глаза откуда-то сзади уже начинала неотвратимо наползать чернота. Чувства покидали Нивена, сознание на какой-то миг возвращалось — и снова уходило. Утопая, он в то же время всплывал из минувшего — всплывал, чтобы позволить сознанию опять ускользнуть. И на сей раз, кажется, окончательно.

Воздетыми руками Нивен машинально делал слабые гребки — ощущения возникали в сознании помимо воли.

Он бессильно тонул в густой, как кисель, жидкости, но вот в какой-то миг его движение к недостижимому дну закончилось.

Теперь сквозь толщу вонючей жижи Нивен двигался к поверхности — и где-то далеко наверху даже разглядел неясный свет.

Вечность. Там, там. Туда он теперь из последних сил стремился — и, когда казалось, что все уже кончено, достиг-таки края. Полумертвый от слабости, Нивен толкнулся сквозь черную жижу. Голова вырвалась на поверхность — и он оказался в подземной пещере. Долго же Нивен выблевывал теплую зловонную жидкость!

Долго, мучительно долго лежал он наполовину на каменном выступе, а наполовину в воде, пока кто-то его не вытащил. Нивен лежал на брюхе, заново учась жить, а его спаситель молча стоял рядом в ожидании. Потом Нивену помогли встать. Он никак не мог разглядеть, кто ему помогает, хотя и разобрал в полумраке длинную мантию и какой-то светящийся кружок — вроде короны — над головой этого человека. Поддерживаемый своим спасителем, Нивен кое-как перебирал ногами, и они долго поднимались меж каменных стен к внешнему миру.

И вот Нивен стоял на свету — грустный, смертельно усталый и ослепленный всем тем, во что он не верил. Затем тот человек покинул его — и Нивен узнал наконец и бороду, и одеяния, и бесконечно печальные глаза, и даже нимб над головой.