Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 1

Мне очень не хотелось… Ну, ладно бы, это была не Леди Вивамус… но для хорошеньких девчонок я — легкая добыча.

— Тронуть… вдвойне, — пробурчал я. Обнажил шпагу и вручил ее — рукоятью вперед, готовый тут же отнять, если она станет угрозой для чьего-нибудь глаза или если девушка захочет уронить ее себе на ноги.

Она приняла шпагу осторожно, глаза и рот широко распахнулись, она взяла ее за гарду, а не за рукоять. Пришлось показать ей. Кисть ее была слишком мала (у нее и кисти рук и стопы ног были под стать талии — ультратонкие).

Она увидела девиз:

— Значение?

«Dum vivimus, vivamus» плохо переводится, и не потому, что они не могут схватить смысл, а потому, что это для них все равно, что для рыбы вода: ну, а как можно жить иначе? Но я попытался.

— Тронуть вдвойне жизнь. Есть. Пить. Радоваться. Она задумчиво кивнула, затем ткнула клинком в воздух. Кисть согнута, локоть торчит. Этого вынести я не мог, отобрал у нее шпагу, встал в позицию секунда, сделал глубокий выпад в верхнюю часть тела, отступил, подняв клинок — движение столь изящное, что даже большие волосатые мужчины смотрятся в нем хорошо. Вот почему балерин учат фехтованию.

Отсалютовал и отдал ей шпагу обратно, потом показал, в каком положении должны находиться кисть и локоть правой руки, а где левая рука. Она сделала выпад, чуть не проткнув правый сосок какого-то гостя.

Я снова отобрал шпагу, вытер клинок и бросил его в ножны. Вокруг нас собралась порядочная толпа. Я взял свой коктейль, но она со мной еще не покончила: «Сама прыгать шпагу?»

Я подавился. Если она понимает смысл сказанного, то, значит, мне только что сделали предложение, самое вежливое по форме из всех полученных мною на Центре. Обычно это делается гораздо проще. Но ведь не могла же Стар распространяться о деталях нашей брачной церемонии? Тогда — Руфо? Я ему не говорил, но Стар могла.

Я ничего не ответил, и она высказалась еще яснее, нисколько не понижая голоса: «Лично не девственница, не рожавшая, не беременная и фертильная».

Я ответил так вежливо, как позволяет этот язык, а он сильно хромает в этом отношении, что я уже ангажирован. Она тут же сменила тему и обратила внимание на коктейль: «Кусочек пробовать вкус?»

Это другое дело — я отдал ей стакан. Она сделала приличный глоток, пожевала губами в раздумье и осталась очень довольна: «Гостеприимно. Крепко. Сильно диссонирует. Произведение искусства». И уплыла прочь, оставив меня в полном недоумении.

Через минут десять тот же самый вопрос снова встал передо мной. Я получил больше предложений, чем на любом другом вечере на Центре, и уверен, что главной причиной этой рыночной толкотни была шпага. Честно говоря, предложения мне делались на каждой вечеринке и на каждом балу — ведь я был консорт Ее Мудрости. Даже если бы я был орангутангом, предложения поступали бы все равно.

Некоторые «шерстистые» мало чем отличались от орангутангов, однако, принимались в обществе. Я мог бы и пахнуть, как обезьяна, и вести себя хуже. Истина была в том, что многих дам волновал вопрос о том, что же такое заполучила императрица в свою постель; а также тот факт, что я был дикарь, в лучшем случае, варвар. Все это дразнило их любопытство. Никаких табу на выяснение этого вопроса, естественно, не существовало, так что многие пытались.

Но у нас все еще продолжался медовый месяц. Кроме того, если бы я принял все эти предложения, у меня не осталось бы ни минуты для жизни с поднятыми занавесками на окнах. Выслушивать предложения было в общем приятно, особенно когда я примирился с тем, что они звучали почти как: «Вам с содовой? Или имбирного пива?» Моральный уровень мужчины повышается, когда ему предлагают.

Ночью, раздеваясь, я спросил:

— Ну как, хорошо повеселилась, лапочка? Стар зевнула и засмеялась:

— Безусловно. Но и ты тоже, мой доблестный старый скаут. Почему ты не отвел кошечку домой?

— Какую кошечку?

— Отлично знаешь какую! Ту самую, которую ты обучал фехтованию!

— Мяу-у!

— Нет, нет, милый. Ты просто должен послать за ней. Я слышала, как она делала тебе предложение, и знаю, что существует строгая корреляция между хорошей кухней и хорошей…

— Женщина, а не слишком ли много ты болтаешь? Она перешла с английского на невианский:

— Больше с моих истомившихся по любви губ не сорвется ни единого звука, который был бы не желанен тебе.

— Моя возлюбленная женушка… Стихийный дух Поющих Вод…

Невианский язык куда больше годится для определенных ситуаций, чем тот жаргон, который они употребляют на Центре.

Центр — приятнейшее местечко, и консорт Ее Мудрости тут может кататься словно сыр в масле. Как-то после нашего первого визита в рыбачью хижину Стар я намекнул, что было бы очень славно как-нибудь снова съездить половить форель в том чудесном ручье у врат, через которые мы прибыли в Невию. Как жаль, что он не на Центре!

— Хочешь, он будет здесь?

— Стар, ты что — можешь его перенести? Я знаю, что некоторые врата открыты для коммерческих нужд и через них идут грузы, но если это даже так…

— Нет, нет. Речь идет о другом, но тоже интересном. Дай-ка подумать. Нужен день, чтобы снять стереокопии, произвести замеры, взять пробы воздуха, состава воды и т. д. А пока… За этой стеной ничего ценного нет — так, электростанция и все такое… Скажем, тут будет дверь, а там — то место, где мы жарили рыбу — в сотне ярдов отсюда. Все будет готово за неделю, иначе придется сменить архитектора. Годится?

— Стар, это же невозможно!

— Почему, родной?

— Разрушить целый дом для того, чтобы дать мне ручей с форелью? Фантастика!

— Да нет же, уверяю тебя.

— Нет, фантастика! И тем не менее, солнышко, я предлагаю тебе не ручей сюда перенести, а самим отправится туда. На каникулы.

— Ах, как я хотела бы уехать на каникулы! — вздохнула она.

— У тебя сегодня был сеанс импринтинга? Голос звучит иначе.

— Я так устала от этого, Оскар!

— Стар, ты проводишь сеансы слишком часто. Ты истощаешь себя.

— Возможно. Но в этом деле только я могу быть судьей, как ты знаешь.

— Как я не знаю! Ты, возможно, и способна судить о ходе этого проклятого процесса, и ты действительно тут судья, я это понимаю, но я твой муж и должен быть судьей состояния твоего здоровья, и я обязан прекратить такую растрату сил.

— Любимый мой!

И таких инцидентов было немало.

Я не ревновал ее. Этот призрак моего дикарского прошлого был похоронен еще на Невии и меня больше не посещал.

Да и Центр не то место, где этот призрак может разгуляться. Здесь столько же брачных обычаев, сколько культур, — тысячи. Они нейтрализуют друг друга. Некоторые гуманоиды моногамны по инстинкту, ну как лебеди, что ли. И это трудно считать «добродетелью». Как смелость есть преодоление страха, так и добродетель есть правильное поведение перед лицом искушения. Если нет соблазна, нет и добродетели. Но с этими несгибаемыми моногамщиками никаких неприятностей не бывает. Если кто-нибудь, по неграмотности, сделал бы гнусное предложение одной из этих достойных дам, он не рисковал ни получить пощечину, ни тем более удар кинжалом. Она просто отвергла бы его и продолжала болтать о погоде. И если бы ее муж подслушал разговор между ними, беды бы тоже не случилось. Ревность не может существовать у расы автоматически моногамной. Я, впрочем, сам этого не проверял. Мне — по виду и запаху — они казались похожими на черствую корку хлеба. Где нет соблазна — нет и добродетели.