Клиффорд Саймак - Всякая плоть - трава

"Я здесь, - сказал вяз. - Я здесь давно, долгие годы. Я всегда ждал этой минуты, ждал, когда смогу с тобой заговорить."

- Ты знаешь? - спросил я.

Глупо спрашивать, конечно же он знает - и о бомбе, и обо всем...

"Мы знаем, - сказал вяз, - но отчаянию нет места."

- Нет места? - растерянно переспросил я.

"Если мы потерпим неудачу на этот раз, мы попробуем снова. Возможно, в другом мире. Или, может быть, придется подождать, чтобы ради... как это называется?"

- Радиация, вот как это называется, - подсказал я.

"Подождать, чтобы радиация рассеялась."

- На это уйдут годы.

"У нас есть годы, - был ответ. - У нас есть время, сколько угодно.

Нам нет конца. И времени нет конца."

- А для нас время кончается, - сказал я, и меня захлестнула горькая жалость ко всем людям на свете и сильней всего - к самому себе. - И для меня наступает конец.

"Да, мы знаем, - сказала Лиловость. - Мы очень о вас сожалеем."

Вот когда пора просить помощи! Пора объяснить, что мы попали в беду не по своей воле и не по своей вине - пусть же нас выручают те, кто нас до этого довел!

Так я и хотел сказать, но слова не шли с языка. Не мог я признаться этому чужому, неведомому, в нашей совершенной беспомощности.

Наверно, это просто гордость и упрямство. Но лишь когда я попытался заговорить и убедился, что язык не слушается, лишь тогда я открыл в себе эту гордость и упрямство.

"Мы очень о вас сожалеем", - сказал вяз. Но и жалеть можно по-разному. Что это - подлинная, искренняя скорбь или так только, мимолетная, из чувства долга, жалость того, кто бессмертен, к бренной дрожащей твари в её смертный час?

От меня останутся кости и тлен, а потом не станет ни костей, ни тлена, лишь забвение и прах, - а Цветы будут жить и жить вовеки веков.

Так вот, нам, кто обратится в тлен и прах, куда важней обладать этой упрямой гордостью, чем другим - сильным и уверенным. Она - единственное, что у нас есть, и только она одна нам опора.

Лиловость... а что же такое Лиловость? Не просто цвет, нечто большее.

Быть может, дыхание бессмертия, дух невообразимого равнодушия: бессмертный не может себе позволить о ком-то тревожиться, к кому-то привязаться, ибо все преходящи, все живут лишь краткий миг, а бессмертный идет своей дорогой, в будущее без конца, без предела, - там встретятся новые твари, новые мимолетные жизни, и о них тоже не стоит тревожиться.

А ведь это - одиночество, вдруг понял я, безмерное, неизбывное одиночество, - людям никогда не придется изведать такое...

Безнадежное одиночество, ледяной, неумолимый холод... во мне вдруг шевельнулась жалость. Как-то странно жалеть дерево. Но нет, не дерево мне жаль и не те лиловые цветы, а неведомое. Нечто, которое провожало меня из чужого мира, которое и сейчас здесь, со мной... жаль живую мыслящую материю - такую же, из какой создан и я.

- Я тоже сожалею о тебе, - сказал я и, ещё не досказав, опомнился: оно не поймет моей жалости, как не поняло бы и гордости, если бы узнало о ней.

Из-за поворота улицы, идущей по бровке холма, на бешеной скорости вылетела машина, яркий свет фар хлестнул по теплицам. Я отпрянул, но фары погасли, ещё не настигнув меня.

Во тьме кто-то позвал меня по имени - чуть слышно и, кажется, пугливо.

Из-за угла, не замедляя скорости, вывернулась ещё машина, её занесло на повороте, взвизгнули шины. Первый автомобиль круто затормозил и, содрогнувшись, замер возле моего дома.

- Брэд, - снова чуть слышно, пугливо позвали из темноты. - Где ты,

Брэд?

- Нэнси?! Я здесь, Нэнси.

Что-то случилось, что-то очень скверное. Голос у неё точно натянутая до отказа струна, точно пробивается он сквозь густой туман охватившего её ужаса. Что-то неладно, иначе не мчались бы так неистово к моему дому эти машины.

- Мне послышалось, ты с кем-то разговариваешь, - сказала Нэнси. - Но тебя нигде не было видно. Я и в комнатах искала, и...

Из-за дома выбежал человек - черный силуэт на миг четко обрисовался в свете уличного фонаря. Там, за домом, были ещё люди - слышался топот бегущих, злобное бормотанье.

- Брэд, - опять сказала Нэнси.

- Тише, - предостерег я. - Что-то неладно.

Наконец-то я её увидел. Спотыкаясь в темноте, она шла ко мне.

Возле дома кто-то заорал:

- Эй, Картер! Мы же знаем, ты у себя! Выходи, не то мы сами тебя вытащим!

Я бегом кинулся к Нэнси и обнял её. Она вся дрожала.

- Там целая орава, - сказала она.

- Хайрам со своей шатией, - сказал я сквозь зубы.

Зазвенело разбитое стекло, в ночное небо взметнулся длинный язык огня.

- Ага, черт подери! - злорадно крикнул кто-то. - Может, теперь ты вылезешь?

- Беги, - велел я Нэнси. - Наверх. Спрячься за деревьями.

- Я от Шкалика, - зашептала она. - Я его видела, он послал меня за тобой.

В доме вдруг разгорелось яркое пламя. Окна столовой вспыхнули, как глаза разъяренного зверя. В отсветах пожара бессмысленно, неистово приплясывали и вопили черные фигуры.

Нэнси повернулась и побежала, я кинулся за нею, и тут позади, перекрывая разноголосицу горланящей толпы, рявкнул оглушительный бас:

- Вот он! В саду!

Что-то дало мне подножку, я споткнулся и с разбегу ухнул в долларовые кусты. Колючие ветки царапали лицо, цеплялись за одежду, с трудом я поднялся на ноги, огляделся.

Из отверстия в крыше, пробитого "машиной времени", взбесившимся фонтаном хлещет пламя. Все стихло, только рычит огонь, пожирая дом изнутри, вгрызаясь в балки и стены.

А люди молча бегут вниз, в сад. Доносится гулкий топот, тяжелое, прерывистое дыхание.

Наклоняюсь, шарю по земле - вот оно, то, обо что я споткнулся.

Обломок деревянного бруса длиной фута в четыре, чуть подгнивший по краям, но ещё крепкий.

Дубинка. И на том конец. Но пока меня прикончат, один из них тоже распрощается с жизнью... а может быть, и двое.

- Беги! - кричу я Нэнси, она где-то там, хоть её и не видно.

Осталось одно, ещё только одно я должен сделать. Разбить, этой дубиной башку Хайраму Мартину, пока меня не захлестнула толпа.

Вот они уже сбежали с холма, несутся по ровному месту, через сад.

Впереди - Хайрам. Стою и жду с дубиной наготове; а Хайрам все ближе, на темном лице, точно белый шрам, блестят оскаленные зубы.

Надо метить между глаз, расколю ему башку пополам. А потом стукну и ещё кого-нибудь... если успею.

Пожар разгорелся в полную силу, ведь дерево старое, сухое, даже и сюда пышет жаром.

А эти уже совсем близко... Я крепче сжал дубинку, занес повыше, жду.

Вдруг, в нескольких шагах от меня, они сбились, затоптались на месте... одни попятились, другие застыли, рты разинуты, глаза вытаращены, и в них - изумление, ужас. Уставились не на меня, а на что-то позади меня.