Андрей Синицын - Eurocon 2008. Спасти чужого

Закончилась дорога на большой поляне, окруженной старыми осинами с омертвевшими, высушенными вершинами и обломанными нижними ветвями. Вдоль деревьев шла невысокая ограда, сложенная из речных камней, а внутри виднелись покосившиеся могильные плиты.

Заброшенное человековское кладбище. Типично для них: закопать мертвых где попало, плюнуть и уйти. И забыть.

«Ложь, – покачала головой Гаруса. – Все вокруг – ложь. У отрогов Мышиных гор никогда не было человековских погостов. Меня обманывают».

Псины осторожно просочились мимо Бразара и побежали к центру кладбища, к большому костру, к тем, кто грелся у огня.

К настоящим врагам.

– Мы должны пройти, – твердо сказала нигири.

Кто бы ни сидел у костра, кто бы ни встал на их пути.

«Я должна пройти, и я пройду!»

И никаких сомнений, никаких колебаний, никакой робости. Если ты дружишь со страхом, тебе не дано принимать смелые решения.

Скакун кивнул, но с места не сдвинулся: сделать первый шаг должна хозяйка.

Гаруса неспешно выпустила из ладони нити, позволив им втянуться обратно, откинула с головы капюшон и медленно подошла к костру.

– Вам неведомы законы гостеприимства, поэтому я возьму ваш огонь без спроса.

– И не пожелаешь нам здравствовать? – удивился толстяк, одетый лишь в драную собачью шубу и грубые штаны.

– Вы не живете, вы существуете, – презрительно отозвалась нигири. – Зачем вам здоровье?

– Тебе бы оно не помешало, – протянул толстяк, разглядывая обмороженные руки колдуньи. – Больно?

– Не твое дело.

Она уселась на ближайшую к огню шкуру, положила меховой сверток на колени, расстегнула шубу и вытащила из-за пазухи маленький бурдюк с молоком, согретый теплом ее пылающего в лихорадке тела.

Сидящие у огня промолчали даже тогда, когда из свертка послышался плач. Гаруса спокойно открыла ребенку лицо – возле костра можно было не опасаться мороза – и принялась осторожно кормить проголодавшееся дитя.

– Гх-км... – откашлялся толстяк. Он почесал огромный живот и с улыбкой оглядел товарищей. – Я же говорил, что будет весело.

И вцепился зубами в сочную свиную ножку.

– Нравится, когда тебя унижают? – угрюмо осведомился чернобородый мужчина, одетый в грязную дубленую куртку и такие же штаны.

– Нравится, когда меня не боятся, – неразборчиво промычал толстяк – его рот был набит мясом.

– Вот и развлекался бы с ней в одиночку.

– Кто же знал, что вы припретесь ко мне в гости?

Чернобородый ощерился, хотел выругаться, но его опередила приятельница – рыжеволосая женщина, щеголявшая по зимнему лесу в тонком зеленом платье с глубоким декольте и в бархатных остроносых полусапожках, украшенных пошлыми блестками.

– Она нас боится, Орвар, – холодно произнесла рыжая, высокомерно разглядывая кормящую ребенка Гарусу. – Ей страшно.

Стоящий за спиной хозяйки Бразар презрительно продемонстрировал красотке желтые зубы.

– Не за себя, Дагни. – Орвар Большое Брюхо покачал лысой головой. – Нигири боится не за себя.

– Какая разница? Она боится, а ты обещал нам нечто необычное.

– Никто не виноват, что вы не способны увидеть необычное!

– Не зарывайся, Орвар!

– Хватит вопить, Сив [23]  разб у дите, – пробурчал щуплый молодой человек, восседавший на шкурах в окружении трех собак. Лицо у него было неприятное, одутловатое, а вот серые глаза притягивали: в них читался глубокий ум и тут же – бешеное, безумное веселье. Замечательные глаза. Очень больные.

Сделав товарищам замечание, Охотник потянулся и с неожиданной мягкостью поправил шкуру, под которой спала некрасивая молоденькая девчонка.

Будить чокнутую невесту никто не хотел.

Дагни Два Сапога прошипела ругательство и вернулась на свое место рядом с Расмусом. Орвар одобрительно кивнул и принялся грызть появившиеся из воздуха свиные ребрышки. Углежог сделал вид, что отвлекся, и принялся расспрашивать рыжую, что же, собственно, произошло.

Последний же из сидевших у костра обратил на появление Гарусы ровно столько же внимания, сколько и спящая Сив. Широкоплечий мужчина, расположившийся неподалеку от Охотника, сидел, положив руки на гарду вонзенного в снег меча, и не отрываясь смотрел на огонь. То ли думает о чем-то, то ли спит с открытыми глазами, то ли плевать ему на все.

Тем временем нигири накормила ребенка, укачала его – малыш зачмокал и быстро уснул, – положила сверток на шкуру, поднялась и без спросу зачерпнула кружкой отвар из висящего над огнем котелка. Гарусе нужно было подкрепиться, выпить горячего, ей было безразлично, что булькает в котелке, но почувствовав с детства знакомый запах медового свунса – традиционного напитка нигири, – не сумела сдержать довольную улыбку.

«Вовремя!»

– Нравится? – осведомился Орвар, поглаживая всклокоченную, цвета ржавчины бороду.

– Слишком много корицы, – отозвалась женщина.

– Зато и меда я не пожалел.

По телу разлилось приятное тепло, делая тяжелыми и руки, и ноги, и голову. Хотелось сидеть у огня вечно. Никуда не спешить. Ни о чем не думать. Ни за кого не бояться. Тишина и покой. Умиротворение. Сон...

Вечный сон.

Гаруса стряхнула с себя дрему. Отшвырнула кружку, угодив в лоб не ожидавшей такого Дагни – Орвар тонко захихикал, – резко повернулась и положила руку на меховой сверток. Он здесь. Спит. Все в порядке.

Ей есть за кого бояться.

Бразар фыркнул, подтверждая, что тоже бодрствует.

Колдунья вновь повернулась и встретилась взглядом с Большим Брюхом.

«Не расслабляйся, Гаруса, все только начинается!»

«Правильно, – подтвердили маленькие, спрятанные глубоко под тяжелым лбом глаза Орвара. – Все только начинается. Держись, нигири!»

– Спасибо, что позволили отдохнуть, – ровно произнесла женщина. – Но злоупотреблять гостеприимством не в моих правилах.

– Занятное слово: злоупотреблять, – протянул Охотник. – Зло употреблять. Внутрь или снаружи?

– Употреблять во зло, – усмехнулся Орвар, облизывая лоснящиеся салом пальцы.

– Тебе бы только употреблять, – скривилась Дагни.

– Ага, – подтвердил Большое Брюхо. – Лучше быть гурманом, чем убийцей.

– Пожиратель падали.

– Я пожираю, а ты мне ее доставляешь. Кто из нас лучше?

– Ты лопаешь слишком много человечины, – заметил Охотник. – Пропитался гнусной моралью. На самом деле мы должны обсуждать не кто из нас лучше, а кто хуже.

– Скучно.

– Перережь себе вены. Станет веселее.

Они надоели друг другу до чертиков и, судя по всему, способны были препираться бесконечно. Гаруса демонстративно зевнула и поинтересовалась: