Клиффорд Саймак - Игрушка судьбы: Фантастические романы

— Это Пруд, — заявил Никодимус, стараясь говорить потише, будто не желая потревожить гостя или спугнуть, — Шар из Пруда. Кусок Пруда пожаловал к нам с визитом.

В группе у костра возникло напряжение с примесью испуга — но, отметил про себя Хортон, испуг не был чрезмерным, никого не раздавил, а по сути, сводился к неожиданности и удивлению. Словно шар сознательно принял меры, чтоб удержать их испуг в определенных рамках.

— Это не вода, — пояснил Хортон. — Я был там сегодня. Эта жидкость тяжелее воды. Как ртуть, хоть это и не ртуть.

— Тогда часть ее действительно могла свернуться в шар, — сказала Элейн.

— Треклятая штука живая, — пропищал Плотояд, — Она лежит себе там, все про нас знает и шпионит за нами. Шекспир говорил, с Прудом дело нечисто. Он боялся Пруда. Ни за что не подходил к Пруду близко. Шекспир был самый законченный трус. Говорил, в трусости подчас сокрыта вся глубина мудрости.

— Тут творится многое, — заметил Никодимус, — чего мы не в состоянии постичь. Закрытый туннель, существо, замурованное во времени, а теперь этот шар. У меня такое чувство, что вот-вот должно случиться что-то еще…

— А ты как полагаешь? — обратился Хортон к шару. — Что— то действительно должно случиться? Ты явился, чтобы предупредить нас об этом?

Шар не издал ни звука. Он не шевелился, просто молчал и ждал. Никодимус шагнул в его сторону.

— Оставь его в покое, — резко приказал Хортон.

Робот застыл. Снова воцарилось молчание. Что тут можно было сделать и что сказать? Пруд прибыл по собственной инициативе, и выбрать следующий шаг надлежало ему.

Шар шевельнулся, чуть задрожал и начал отступать, откатываясь назад во тьму, пока от него не осталось даже воспоминания, хотя Хортону еще долго мерещилось, что его можно различить. При движении шар шелестел и присвистывал, но и этот звук постепенно замер в отдалении. И вонь, к которой они уже почти привыкли, стала рассасываться.

Никодимус вернулся к костру, присел у огня и спросил:

— Ну и что бы это значило?

— Желал поглядеть на нас, — предположил Плотояд, подвывая, — Приходил познакомиться…

— Но зачем? — удивилась Элейн, — Зачем ему понадобилось знакомиться с нами?

— Кому дано знать о том, что понадобилось Пруду? — заявил Никодимус неприязненно.

— Это можно выяснить одним-единственным способом, — сказал Хортон. — Пойду к Пруду и задам вопрос напрямую.

— Не слыхивал ничего безумнее, — заявил Никодимус. — Должно быть, планета подействовала вам на психику.

— А мне это вовсе не кажется безумным, — сказала Элейн, — Пруд приходил к нам в гости. Я пойду с вами.

— Нет, не пойдете, — отрезал Хортон, — Я пойду в одиночку. А вы все оставайтесь здесь. Никто не пойдет со мной, и никто не станет следить за мной, понятно?

— Послушайте, Картер, — подал голос Никодимус, — не можете же вы бросить нас ни с того ни с сего…

— Пусть его идет, — проворчал Плотояд, — Приятно знать, что не все люди подобны моему трусливому другу, там, над дверью, — Кое-как приподнявшись, он отдал Хортону неуклюжий, почти насмешливый салют, — Иди, мой отважный друг. Иди к супостату и сразись с ним лицом к лицу.

Глава 24

Он дважды сбивался с дороги, пропуская нужный поворот, но в конце концов достиг цели и кое-как сполз по крутому откосу к самому краю Пруда. Свет фонарика отразился от глянцевой, будто затвердевшей поверхности.

Ночь была зловеще тиха. Пруд покоился перед ним плоский и безжизненный. Небо было усыпано незнакомыми звездами. Если оглянуться, можно было различить отблеск костра на верхушках высоких деревьев. Упершись каблуками понадежнее в нависшую над Прудом каменную полку, Хортон нагнулся и произнес — одновременно вслух и про себя:

— Ладно. Давай потолкуем…

Сказал, подождал ответа — и ему почудилось, что Пруд шевельнулся, немного, совсем чуть-чуть. Наметилась некая зыбь, которая не была настоящей зыбью, а от дальнего берега прилетел шепоток, словно легкий ветер пролетел в камышах. И тут же он ощутил, как что-то шевельнулось в мозгу, возникло и принялось разрастаться…

Он подождал еще. Шевеление в мозгу прекратилось, но какие-то координаты вдруг сместились — впрочем, он не подумал ни о каких координатах, не знал даже, что дело связано с координатами, — и его перенесло неведомо куда. Показалось, что его лишили телесной оболочки и подвесили в неизвестности, в пустоте, где кроме него находился только голубой шар. Шар ослепительно сверкал в лучах солнца, светившего из-за левого плеча Хортона, вернее, с того направления, где должно бы быть левое плечо, — ведь он не испытывал уверенности в том, что у него вообще есть тело.

То ли шар двигался в его сторону, то ли он падал в сторону шара — что именно происходило, оставалось неясным. Так или иначе голубой шар увеличивался в размерах. И по мере увеличения покрывался крапинками, космами белизны, и Хортон понял, что шар представляет собой планету, частично прикрытую облаками, просто до поры облака было не различить на ярко-голубом фоне.

Теперь уже не оставалось сомнений, что он падает сквозь атмосферу планеты, хоть падение было управляемым и потому нестрашным. Точнее, он не падал, а планировал вниз, как планирует пушинка в потоке воздуха. Шар вырос настолько, что исчез, не умещаясь в поле зрения. Внизу простиралась лишь бескрайняя голубизна с белыми вкраплениями облаков, а кроме облаков, не было никаких ориентиров и ни малейших признаков континентальной суши.

Он двигался все быстрее, летел вниз камнем, но иллюзия пушинки почему-то не исчезала. Приблизившись к поверхности планеты, он стал различать на ее голубизне рябь — вода волновалась под порывами гуляющего над ней ветра. И что— то мгновенно подсказало ему: нет, не вода. Жидкость, но не вода. Жидкостный мир, жидкая планета, где нет ни континентов, ни даже островов.

Жидкая планета?

— Так вот оно что, — произнес Хортон, произнес тем ртом, что остался в теле, присевшем на берегу Пруда. — Вот ты откуда прибыл. Вот что ты такое…

И вновь ощутил себя пушинкой, парящей над планетой, — и вдруг на его глазах океан под ним стал вздуваться огромным пузырем. Часть жидкости выпятилась вверх, округлилась и образовала шар много меньший, чем планета, хотя, возможно, поперечником в несколько миль. Во всех прочих отношениях шар напоминал тот, что пожаловал недавно к костру. Шар оторвался от океана и начал подниматься — сперва медленно, затем все быстрее и быстрее, пока не устремился прямо на Хортона на огромной скорости, как исполинское пушечное ядро. Однако ядро не задело его, а пронеслось совсем рядом. Воздушные завихрения, вызванные полетом жидкого ядра, закрутили Хортона, обратившегося в пушинку, и потащили за собой. Издалека донеслись мощные раскаты грома: атмосфера с грохотом рушилась обратно в прорванную ядром дыру.