Владимир Немцов - Семь цветов радуги

Ему был неприятен этот разговор. К чему выслушивать пустые Сережкины вымыслы? Он сам мечтал о том, чтобы в Девичьей поляне открылся исследовательский институт. Больное место затронул Сергей... Довольно!

Бросив последний взгляд на белую полосу, которая сейчас казалась розовой в лучах угасающего солнца, Бабкин молча направился к мотоциклу.

* * * * * * * * * *

Опять и опять бродил Багрецов по новым улицам Девичьей поляны, по улицам агрогорода, который, как сказали Вадиму, скоро будет носить совсем иное название.

Зелень садов и парков. Небольшие домики с белыми переплетами террас, выглядывающие из молодой поросли будущих липовых аллей. Стадион и "Зеленый театр", где у входа стояла прекрасно выполненная бронзовая статуя Маяковского. Поэт как бы приветствовал идущих ему навстречу читателей.

Только вчера состоялся вечер, посвященный творчеству Маяковского. Багрецов с завистью слушал Антошечкину: она прекрасно и так проникновенно читала главы из поэмы "Хорошо!". Бедному Вадиму, успешно выступавшему с чтением этой же поэмы на студенческой олимпиаде, нечего было и думать выступать после Стеши. Хорошо, что вовремя заболело горло. Можно было отказаться, а то ушел бы со сцены под стук своих каблуков.

- Надо мною

небо

синий

шелк.

Никогда

не было

так

хорошо!

сипло продекламировал Вадим и безнадежно махнул рукой.

"Куда мне до Стеши!.. Она читает так, что видишь этот синий небесный шелк. Будто не темное ночное небо раскинулось над головой, как это было вчера в "Зеленом театре", а сразу засиял ослепительный день".

И кажется восторженному юноше, будто по улицам новой Девичьей поляны ходит сейчас живой Владимир Владимирович и, четко печатая шаги на звенящих тротуарах, про себя повторяет еще окончательно не вылившиеся строфы новой поэмы. Поэмы о городе среди полей.

"Почему бы не назвать этот город, во славу лучшего советского поэта, подумал Вадим, - "Маяковск"? Хорошо звучит. Надо поговорить с Никифором Карповичем".

Багрецов переложил плащ на другое плечо и зашагал дальше. С Пионерской площади он вышел на улицу Ленина и свернул в переулок.

Здесь с длинной стальной рулеткой ходили строители. Намечались контуры завтрашней улицы.

Отечество

славлю

которое есть,

но трижды

которое будет.

Видно, навсегда в памяти Вадима остались эти стихи.

Он закрыл глаза. Нет, не хватало воображения, чтобы представить себе это будущее! Он почему-то видел его, как ослепительный фейерверк. Огненное колесо дождевальной машины. Медленно взлетающие холодные ракеты - Ольгины лампы. Больше ничего не мог придумать Багрецов.

А тут, как на грех, в узком переулке - груды кирпича, вырытые котлованы, где копошились голые по пояс люди, Вадиму говорили, что здесь будет проходить самая красивая улица в городе.

Попробуй представь ее! Она так похожа на все остальные. И на следующей улице Вадим видел только самое обыкновенное: больницу, ясли, детсад, девичьеполянскую библиотеку, книжный магазин. Еще дальше - ветеринарный пункт.

Здесь Вадим остановился, вспомнив, что Сима Вороненкова не раз приглашала его посмотреть ее хоромы. "Напрасно вы, товарищ Багрецов, - говорила она своим чуть слышным голоском, - напрасно мимо проходите. Наше дело особенное... тонкое. Без нас колхозницам не обойтись".

Вороненок, - ее и до сих пор все так величали (за глаза, конечно), нашла, наконец, свое призвание. Выбрала и она свой цвет радуги! Училась в городе, стала ветеринарным техником и вдруг заскучала. Оказывается, больных нет, редко когда в пустующих стойлах появится подходящий "научный объект", как говорит Сергей. Однако за последнее время Сима оживилась. По ее предложению в колхозе открыли зооферму. Купили тридцать черно-бурых лисиц; и теперь Вороненкова, как говорится, "по совместительству" осваивает новое хозяйство. За высоким забором построили несколько вольер и выпустили в них, прямо надо сказать, не особенно симпатичных зверьков.

В первые дни Симе приходилось лечить только свои искусанные пальцы. Ее питомцы не болели, плодились, исправно линяли и по своей невоспитанности больно хватали хозяйку за руку, когда она приносила им мясо.

Вороненкову Вадим застал за работой. Наконец-то Симе выпал счастливый случай показать свое искусство. Старшая коровница Фрося, которая сейчас стояла посреди комнаты с заплаканным лицом, привела на ветпункт свою знаменитую рекордсменку Зойку. Корова оступилась и повредила себе ногу.

Зойка, привязанная в станке, сейчас недоверчиво смотрела карими глазами на то, как тоненькая девчонка в белом халате разводит странное пойло в очень маленьком ведре.

Сима размешивала гипс и морщила свой тонкий птичий носик. Еще бы, от ее искусства зависит многое! Корову должны были везти на сельскохозяйственную выставку - и вдруг такая незадача!

Трудно работать Симе. Чуть не все пальцы у нее перевязаны. Руки совсем не слушаются. А тут еще Ванюша Буровлев пришел, сел в угол и глаз с нее не сводит. Но что поделаешь, не может Сима ему сказать, что посторонним нельзя заходить в операционную. Он, во-первых, помог привязать "пациентку", а во-вторых, сидит. как полагается, в халате и не мешает.

Вадим тоже старался не мешать. Он вошел почти неслышно. Буровлев приложил палец к губам и взглядом указал на Симочку. Багрецов остался возле шкафа с медикаментами, покорно ожидая, когда на него обратят должное внимание. Сима его заметила, но только молча кивнула головой.

"Как искусно она работает, - умилялся Вадим, наблюдая за быстро бегающими перевязанными пальчиками. - Любит она свое дело и всяких этих "млекопитающих".

Наконец гипсовая повязка наложена. Сима приподнялась и, подобрав под белоснежную косынку прядь волос, сказала:

- Утри слезы, Фросенька. Повезешь свою Зойку на выставку.

Фрося шмыгнула носом, достала из кармана платок и вытерла покрасневшее заплаканное лицо.

- Симочка, я тебе так верю, так верю, как ни одному профессору! Ничего не пожалеем для тебя. Ничего! - Фрося решительно тряхнула кудряшками. - Скажу Сергею, каждый день для твоих лисенят молоко будем возить. Хоть десять бидонов. Может, они сыр у тебя едят? - с надеждой в голосе спросила она.

Уж очень ей хотелось сделать подруге приятное. Знала Фрося, что ничего не надо Вороненку, только бы лисенят своих вырастить.

Буровлев не удержался и прыснул. Он вспомнил старую басню о хитрой лисице. Может быть, поэтому спросила Фрося: любят ли звереныши сыр?

Зря смеялся Ванюша, лучше бы тихонько сидел в углу. Фрося не очень любила, когда над ней подшучивали. Особенно сейчас это ей пришлось не по нраву. Людям горе, а ему хиханьки!