Марина Ясинская - Настоящая фантастика – 2014 (сборник)

Итак, придуманный Владимиром Плотниковым Михаил Афанасьевич Булгаков родился в 1891 году, в семье профессора Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова и Варвары Михайловны (в девичестве Покровской). В 1901 году он поступил в 1-ю киевскую гимназию, где в 1903 году и произошла его первая встреча с Богровым.

О втором пересечении судеб Богрова и Булгакова автор сообщает вскользь. Случилось это «в середине пыльного жаркого августа», когда Миша, «не успевший еще расстаться с гимназическими привычками, растратил все карманные деньги на мороженое и прогуливался по Крещатику с Тасей Лаппа». На углу Прорезной они встретили Витю Яновского с франтоватым каким-то студентом. Того удалось прилично спровадить, а Витьку затащить в Купеческий сад (в открытом театре давали Шуберта), куда проникли втроем на один билет. По дороге Яновский с таинственным видом сболтнул: спроваженный франт – тот самый Богров, с коим некогда случилась у Миши в гимназии стычка. Он пару лет валял дурака в университете Мюнхена и сделался там социалистом. Социалистов Миша не уважал и не терпел вранья, о чем и сообщил Виктору «сей же час после того, как тот потребовал от господина Булгакова строгой конспирации». Они чуть было не поссорились, однако «игра в прятки со сторожем выбила политику из гимназических голов вон». Обращаем внимание читателя: использованный автором оборот «не успевший еще расстаться с гимназическими привычками» указывает на то, что описанные события происходили в августе 1909-го, в год, когда придуманный Плотниковым Булгаков поступил в университет.

Третью встречу главного героя с Богровым мы вправе назвать роковой, но можно ли вообще считать описанное событие встречей? Давайте разберемся с этим эпизодом детально, нам еще придется к нему вернуться. В августе 1911 года у Булгаковых гостит брат Варвары Михайловны, профессор Николай Михайлович Покровский. Однажды, беседуя с племянником за обедом о литературе, он рассказывает в виде анекдота о недавнем случае с профессором Лапинским Михаилом Никитовичем – о происшествии таком странном, «ровно его Достоевский выдумал».

Некто из Киевского охранного управления пригласил профессора Лапинского для консультации в отношении доносителя: тот утверждал, что во дни визита государя императора в Киев на сановника из его ближайшего окружения будет совершено покушение. Доноситель «вел себя манерно, закатывал глаза, поднося руку к голове, как бы отдавая честь кому-то невидимому. То говорил бессвязно о победе духа над плотью, об анархии масштабов космических и об однообразной пошлости земного существования, а то вдруг, словно бы кто-то у него внутри перекладывал стрелку, вновь заводил речь о покушении, масонском заговоре и тайном обществе Управителей». Лапинский установил расщепление психических процессов и конфиденциально сообщил об этом чиновнику охранного управления.

Булгаков посмеялся вместе с Покровским над космической анархией и победой духа, но обедавший у Булгаковых Яновский заинтересовался случаем и долго еще расспрашивал о деталях. Что за тайное общество Управителей? Какое отношение к этому имеют масоны? Как выглядел доноситель? Как его звали?

Заметим, что автор, будто бы желая скрыть от читателя нечто, обрывает эпизод, сообщая лишь о том, что Яновский некоторое время «беседовал с дядей Колей приватно» и вслед за тем поспешно отбыл. Отметим также – после его ухода Покровский заводит разговор о предателях вообще и об Иуде в частности.

Далее в общем светлом тоне повествования о визите государя императора в Киев и о встрече Таси с Петром Аркадьевичем Столыпиным, в дом коего в бытность Петра Аркадьевича саратовским губернатором отец Татьяны Лаппа был вхож, проскальзывают темные нотки. Яновский сообщает Булгакову о самоубийстве Богрова – тот повесился в гостинице «Мадрид», оставив записку: «Я все равно бы кончил тем, чем сейчас кончаю». Отметим противоестественное равнодушие Яновского к собственному сообщению. «Причины самоубийства не выяснены», – говорит он и тут же, без явной связи упоминает Иуду. Окончание эпизода омрачено описанием внезапного и необъяснимого отъезда профессора Покровского в Москву. Прощаясь с племянником, Николай Михайлович говорит о совести и о врачебной тайне.

Мы проанализировали текст, сопоставили даты и пришли к выводу, что автор, желая намекнуть на причастность Яновского к «самоубийству» Богрова, пытается скрыть от читателя истинное значение события. В дальнейшем мы еще вернемся к бегству Покровского из Киева, просим пока запомнить, что отъезд состоялся 3 сентября 1911 года и что, прощаясь с «дядей Колей», Миша и Тася огорчены «тем лишь только, что завтра и Тасе уезжать, кончаются ее вакации».

Что происходило с главным героем после 3 сентября 1911 года и до начала декабря года 1917-го, мы можем определить косвенно, по значительным переменам в его характере.

Перед нами теперь не легкомысленный студент медицинского факультета, вчерашний гимназист, чей патриотизм основан отнюдь не на твердых убеждениях и выглядит несколько карикатурно, а состоявшийся специалист, «лекарь с отличием», успевший хлебнуть войны и «службы в тяжелом трехсводном госпитале зауряд-врачом», материалист, изверившийся и в боге, и в людях. Не только к войне, но и к любому проявлению милитаризма Михаил Афанасьевич относится с отвращением. Он легко поддается на уговоры дяди и остается в Москве.

Диалог профессора Покровского с Булгаковым о «разрухе в умах» весьма показателен по нескольким причинам. Во-первых, в нем проявляется авторский взгляд на противоречие между общественной необходимостью и свободой личности, во-вторых, в разговоре намечен путь главного героя к нравственному обновлению, в-третьих, именно тогда Покровский признается, что «и он не без греха». Когда Булгаков издевательским тоном осведомляется, «не мучают ли господина профессора призраки погибших на операционном столе шариков и жучек», тот вместо ответа сует племяннику газетную вырезку и выходит из комнаты.

Автор, не пересказывая содержания вырезки, сообщает читателю, что в заметке речь шла об убийстве на Финском вокзале Петрограда «какого-то Льва Бронштейна». При нем нашли американский паспорт, выписанный на неблагозвучную фамилию, но подлинная личность убитого следствием установлена быстро, поскольку человек этот неоднократно попадал в поле зрения охранного управления. Убийца, вооруженный автоматическим пистолетом системы «браунинг», стрелял дважды с короткой дистанции в грудь и в голову. Найти преступника властям не удалось, отчасти потому, что в придуманном Плотниковым Петрограде мая 1917 года «власть не могла саму себя найти и определить, является ли она до сих пор властью или уже низложена», отчасти же из-за того, что люди, «считавшие себя властью, испытывали к убийце признательность за избавление от хлопот».