Алексей Барон - Эскадра его высочества

Сначала они изумленно молчали. Потом какой-то слабонервный завопил, отшвырнул мушкет и нырнул в кусты. А остальные сотворили обычную бубудусью глупость — начали палить раньше, чем думать. Не от храбрости, и уж конечно, не от большого ума. От рефлекса. Однако рефлекс сидел в них основательно. Вопреки страху, а может и благодаря ему, стреляли обратья с большим успехом и усердием.

Хвостовая головенка скорпиона дернулась. Потом еще раз. Было видно, что пули одна за другой высекают искры из черного ребристого панциря, из клешней, из членистого хвоста, только вот никаких вмятин, ни тем более пробоин не оставляют.

Скорпион угрожающе взвыл. Командир бубудусков кое-что начал соображать.

— Идиоты! Прекратить стрельбу!

Увы, было поздно. Головенка повернулась. Из трубчатого клюва со свистом вырвалась струя то ли пара, то ли белесого дыма. Над бубудусками она распушилась, приняв вид тающего облачка.

Обратья зачихали, закашляли, бросились врассыпную. Только далеко убежать не смогли. Движения их ног быстро теряли темп и согласованность, словно люди на глазах пьянели. Сделав по нескольку заплетающихся шагов, они неуклюже валились на землю.

Скорпион же развернулся, неторопливо поднялся на холм и скрылся. Точно так же, как некоторое время назад поступил страхоброд.

Робер отыскал свою палку и поднялся.

— Ты куда? — спросила Леонарда.

— Пойдем посмотрим?

— Зачем?

— Просто так. Интересно же.

— Мам! Я тоже хочу, — сказала Зоя. — Я их первая заметила!

Леонарда заколебалась.

— Пусть смотрит, — решил Робер. — Девочке предстоит жить в новом мире, среди необычных людей и неизвестных явлений. Чем раньше начнет все это постигать, тем лучше.

— Так как? — спросила Зоя, глядя на мать.

— Ты же слышала, что сказал папа.

— Я еще не совсем привыкла к тому, что он у меня есть, — усмехнулась Зоя.

Втроем они вышли из ложбинки.

— Вот так бы всегда, — вздохнула Леонарда.

— Постараемся, — сказал Робер.

— Да здравствует семейство Умбринов, — улыбнулась Зоя. — И да убоятся сострадарии. Никто перед нами не устоит!

— Amen, — сказала обратья аббатиса.

Обратья бубудуски валялись в самых разнообразных позах. Лишь один толстый эскандал не лежал, а сидел, привалившись спиной к расщепленной до комля осине. Он хлопал ресницами и капризно повторял:

— А налей-ка еще, ск-атина…

— Сие есть грех! — рявкнул эпикифор.

Бубудуск испуганно съежился.

— Как всегда, пьянице повезло больше всех, — задумчиво сказала Леонарда.

Она наклонилась, пощупала пульс у одного, другого, третьего.

— Живы, голубчики. Пребывают в наркотическом сне. А когда проснутся — неизвестно. Надо бы от них подальше уходить, Робер. Да и запах тут еще держится странный. Как бы самим не уснуть.

Робер зевнул.

— В самом деле.

Они вернулись к Глувиллу. Наполнили фляги водой из ручья, на ходу перекусили и по следам грозного, но гуманного скорпиона начали подниматься на холм.

Почва с его вершины была содрана до самой скалы и в виде мелких комьев сброшена в распадок. За распадком просека продолжалась. Постепенно сужаясь, она тянулась к небольшому озеру.

Озерцо выглядело так, будто в него наступил великан и своим сапожищем выплеснул половину воды. А на противоположном, северо-восточном берегу, у подножья утеса-останца, лежали черные половинки исполинского шара.

Шар был поистине огромен. Даже его половинки раза в два-три превосходили по высоте сосны. Не возникало сомнений в том, что именно этот шар оставил просеку в лесах Тиртана, прокатился по озеру, а в конце своего пути ударился о скалу, отчего и развалился.

Сила удара оказалась такой, что скала тоже треснула. С ее вершины свисала почти вывороченная сотрясением сосенка, а у подножья валялись многотонные отколовшиеся куски.

— Папа! Так этот шар и есть звездный корабль? — взволнованно спросила Зоя.

— Больше ему быть нечем, — ответил эпикифор.

— Что-то мне страшно, — сказала Леонарда. — Почему он такой черный?

— Обгорел от трения о воздух.

Глувилл позволил себе усомниться в словах шефа.

— Разве можно тереться об воздух?

— Почему же нет? Даже святой Корзин этого не запрещал, — рассеянно отозвался Робер.

Он поднял свою трубу и принялся внимательно изучать половинки звездного корабля.

Одна из них лежала косо, обращенная плоской стороной вверх и наклонившись к озеру. Эта плоская поверхность была нисколько не черной, а как бы тщательно отполированной, вроде металлического зеркала; в нем отражались облака, играли блики заходящего Эпса.

Вторая же часть шара лежала срезом вниз и почти горизонтально. Сбоку к ней устало прислонилось туловище страхоброда — запятая с круглыми удивленными глазами и треугольным носом. Свои ноги страхоброд то ли поджал под себя, то ли отсоединил по ненадобности. Могло быть и так, что конечности у него еще не выросли. Страхоброд-младенец…

Ни окон, ни дверей, ни каких-то других отверстий в черных поверхностях полусфер не имелось. Не было заметно также и людей, хотя к озеру вела вполне различимая тропинка. И как Робер ни настраивал фокус, обе полусферы виднелись не совсем четко. Эта зона нечеткости пузырем накрывала площадку, на которой лежали обе части сферы, захватывала еще и кусок берега, и узкую полосу самого озера.

Контуры пузыря тоже выглядели размытыми, неясными. Они были заметны главным образом по разнице угла преломления света, как стенки очень тонкого стакана, наполненного водой. Но Робер не сомневался, что и хрупкость, и эфемерность этой преграды обманчивы. Вероятно, именно пузырь являлся главной защитой звездного корабля. Потом уж, во вторую очередь, — его обугленные стены, которые наверняка могли выдержать удар пушечного ядра, выпущенного даже в упор.

Глувилл нерешительно кашлянул.

— Ваша люминесценция…

— Да?

— Бубудуски того… зашевелились.

— Что ж, идемте.

— Быть может, съедим остатки провизии? — спросила Зоя. — Вряд ли наши запасы еще пригодятся.

Робер покачал головой. Его вдруг одолели сомнения.

— Только по одному сухарю.

— Ты не уверен, что нас примут?

— Кто знает, доченька. Кто знает…

Леонарда тихо охнула.

Они обогнули озеро и уперлись в прозрачный барьер.

Робер приложил здоровую ладонь к невидимой преграде, вздохнул и начал говорить.

— Я был не самым кровавым эпикифором, — сказал он. — Но служил неправому делу. Не потому, что нравилось, а потому что иначе не получалось. Мне казалось, что умеренностью можно смягчить нравы и изменить к лучшему орден Сострадариев. Это был тупиковый путь, я ошибался. Беззаконие отторгает недостаточно жестокого правителя. Добро в деспотической среде не находит отклика, оно лишь умножает зло, и при этом страдает множество людей. В душе почти любого сострадария можно найти хоть сколько-нибудь человечности, и это оставляет надежду. Но вот сам орден улучшить невозможно. Чтобы хоть в какой-то мере искупить собственные грехи я хочу, я должен участвовать в его уничтожении. Вину бесполезно замаливать, ее следует отрабатывать. Я к этому готов. Но если сотрудничество с бывшим эпикифором неуместно, прошу принять под защиту людей, которые со мной пришли. Они ни в чем не виноваты, однако им грозят унижения и мучительная смерть. Спасите их, земляне! Всему должен приходить конец, в том числе — и вашему нейтралитету. Иначе зачем вы здесь?