Мэри Расселл - Птица малая

Он пожал плечами, зная, что представить такое им не под силу. Хотя они старались.

– Как бы то ни было, Супаари догнал патруль. К тому времени, когда он нас нашел, Марк очень ослабел. Думаю, командир вскоре прикончил бы его. Марк их задерживал.

Когда Эмилио увидел Супаари, то не почувствовал ничего. Они с Марком сидели на земле, слишком усталые, чтобы думать, надеяться или молиться. Несмотря на то, что он не отказывался от пищи, Эмилио был измучен. Он знал, что не сможет долго поддерживать Марка на ногах, что и сам вскоре свалится.

– Думаю, Супаари дал взятку командиру. Они долго говорили. На языке, которого я не знал.

– Значит, Супаари вернул вас в Кашан? – задал вопрос Джон, когда молчание затянулось.

Сандос очнулся:

– Нет. Не уверен, что там были бы нам рады. Он отвез нас в Гайджур. В свою резиденцию. Я больше никогда не видел Кашан.

– Судя по отчету отца Робичокса о его посещении этого города, вы были бы там в сравнительной безопасности, если бы держались вне поля зрения джанаата, – сказал отец Генерал. – Или я не прав?

– Полагаю, Супаари поначалу исходил из того, что там мы будем в безопасности. Я не очень понял его мотивы. Возможно, он ощущал некий долг по отношению к нам. Он был привязан к Энн – по-моему, искренне. Благодаря нам он разбогател. Для джанаата он был довольно чутким, способным сопереживать. Думаю, в какой-то мере Супаари мог представить, каково это: оказаться среди чужих без поддержки.

Винченцо Джулиани оцепенел, хотя Сандос этого не заметил. Я заслужил это, даже если эта фраза произнесена без умысла, подумал Джулиани, вторя Йоханнесу Фолькеру.

– Во всяком случае, – говорил Сандос, – он выкупил нас, привел в свой дом и взял на себя ответственность за нас. Он сделал нас частью своей семьи.

– Это тогда Супаари показал вам плющ, стаака? – спросил Джон.

– Да.

На сей раз, в виде исключения, Эмилио не пришлось объяснять. Бесстрастно сидя в кресле, он уплыл мыслями далеко, пока Джон Кандотти рассказывал остальным о хастаакала. О методе, с помощью которого руки делаются похожи на стелющиеся ветки плюща, который растет на более прочных растениях, – дабы символизировать и усиливать зависимость. Теперь Джон понял, отчего умер Марк. «Что, если у Марка развилась цинга? – спрашивал он у Сандоса. – Было там что-то, что ели вы и чего не ел Марк?» Марка Робичокса убила не цинга, его убили голод и анемия. И наверняка – отчаяние.

Позже Эмилио осознал, что, когда трансформация его левой руки была наполовину завершена, он впал в клинический шок. В течение следующих нескольких дней Эмилио лишь время от времени приходил в себя – вспотевший, продрогший, страдающий от жажды, как никогда в жизни. Не хватало воздуха, часто снилось, что он задыхается или тонет. Иногда в бреду Эмилио тянулся к чему-то, пытаясь вытащить себя на воздух, а его кисти конвульсивно дергались, как подергиваются лапы собаки, когда ей снится погоня, и он просыпался с воплем, как только непроизвольное движение посылало тонкие молнии фосфоресцирующей боли по длинным нервам его рук.

Некоторое время Эмилио не мог увидеть то, что с ним сотворили, – из-за почти полной обездвиженности, вызванной потерей крови. Казалось, руки переломаны, распухли, в них пульсировала нестерпимая боль, но он не мог поднять голову, чтобы посмотреть на них. Периодически кто-то приходил и упражнял его пальцы, растягивая на плоскости. Эмилио понятия не имел, зачем это делалось. Он знал лишь, что растягивание было мукой, и, всхлипывая, умолял это прекратить. Его мольбы произносились на испанском и, разумеется, были непонятны, но даже если б Эмилио жаловался на чистом и безупречном высоком ксане, это не играло бы роли. Они полагали, что необходимо предотвратить застой в мышцах, дабы не испортить линию пальцев, спадающих от запястий. Поэтому не обращали внимания на его вопли.

Когда его организм постепенно восстановил потерянную кровь, он смог двигаться, но выгадал от этого мало. Раны покрывались коркой, и зуд, предшествующий заживлению, сводил Эмилио с ума. Его привязали, чтобы он, неистовый и плачущий от боли, не разорвал повязки зубами. Его борьба с путами, возможно, предотвратила образование в сосудах ног кровяных сгустков, которые могли бы вызвать смерть от инсульта или инфаркта. И – Боже, помоги ему – Эмилио ел мясо во время долгого марша из Кашана и поэтому не был истощен, когда подвергся хастаакала. К добру или ко злу, но все это, возможно, спасло его жизнь.

Его первым предложением на языке руанджа стал вопрос о состоянии Марка. «Этот не сильный», – сказали ему, но Эмилио, произнеся несколько слов, так устал, что отключился, не услышав ответа, и на сей раз спал без снов.

Когда он опять проснулся, голова была ясной и он находился один, не связанный, в комнате, залитой солнцем. С громадным усилием Эмилио перевел себя в сидячее положение и в первый раз посмотрел на свои кисти. У него не осталось сил для каких-то эмоций, он был слишком слаб даже для того, чтобы поинтересоваться, зачем это сделали.

Эмилио все еще сидел, глядя в никуда, – сгорбившийся, бледный, – когда вошел один из рунао-слуг.

– Сердце кое-кого заболеет, если он не увидит Марка, – сказал он настолько твердо, насколько мог.

Как младенцев-близнецов помещают в разные комнаты, дабы они не будили друг друга, так разделили чужеземцев. Руна знали, что физическая стойкость, демонстрируемая криками, означает, что более мелкий из этих двоих, вероятно, выживет. На выздоровление тихого они не очень надеялись и отселили его, чтобы он не терял силу от постоянных пробуждений другого.

– Этот спит, – сказала Ауиджан Сандосу. – Кое-кто приведет тебя к нему, когда он проснется.

Двумя днями позднее он снова сидел, ожидая ее и решив теперь во что бы то ни было пойти к Марку.

– Сердце кое-кого остановится, если он не увидит Марка, – настойчиво сказал Эмилио и, поднявшись, на слабых непослушных ногах двинулся к двери.

Когда он упал, рунао подхватила его и, бормоча что-то, понесла через коридор в комнату, где спал Марк.

Тут все провоняло кровью, а Марк был белый как полотно. Эмилио сел на край спального гнезда, положив свои изуродованные кисти на колени, и окликнул Робичокса по имени. Глаза Марка открылись, и в них блеснуло узнавание.

У Эмилио не было ключа к тому, что Марк сказал в течение последних часов своей жизни. По-латыни он спросил Марка, желает ли тот исповедаться. В ответ опять услышал шепот на французском. Когда Марк замолчал, Эмилио отпустил ему грехи. Тогда Марк заснул, и он тоже задремал, сидя на полу возле постели и положив голову рядом с правой рукой Марка, все еще истекавшей кровью. Несколько раз в эту ночь Эмилио чувствовал, как что-то гладит его волосы, и слышал, как кто-то говорит: «Deus vult». Возможно, это был сон.