Владимир Савченко - Должность во Вселенной

— Ясно, Валерьян Вениаминович, принято. А верх?

— Верх я беру на себя, — и Пец отключился.

«Кого бы еще назначить главным инженером? Впрочем, хватит и этих двоих. В том состоянии, в кое я их ввел (как это я удачно сказал: временно, а там посмотрим), люди проявляют чудеса усердия. Так, теперь общий аврал».

Он нажал зеленую кнопку общей связи. Сейчас его лицо под звуки сигнала внимания (удары гонга) повторилось на экранах в сотнях комнат, залов и вестибюлей башни.

— Внимание всем! — сказал директор. — Объявляю учебную тревогу, проверочную эвакуацию помещений Института. Приказываю прекратить все работы, кроме обеспечения внутреннего транспорта и связи. Контрольно-пропускной группе прекратить впуск людей и машин в зону. Диспетчерам — свернуть погрузо-разгрузочные работы, перекрыть впуск машин на спирали, очистить зону. Всем сотрудникам, за исключением служб низа, не позже 33.00 эпицентра или 16.00 Земли приказываю покинуть башню и зону. Ночная смена отменяется. Начало работы завтра в 8.00 Земли. Ответственность за эвакуацию сотрудников и соблюдение порядка возлагаю на моих заместителей Бурова и Синицу, а также на всех начальников отделов, лабораторий, мастерских и на старших групп. Связь с дирекцией с этого момента прекращается.

Но он не успел прекратить связь: вспыхнула лампочка экстренного вызова, на экране показался Петренко:

— А нам как быть. Валерьян Вениаминович?

«Да, в самом деле…»

— Где вы расположились со сборкой сети?

— Заняли вертолетное поле и площадку автостоянки.

— Так… («Это вне зоны, их не тронет? Все-таки оттесним еще подальше».) Ближнюю часть вертодрома не занимайте, аппаратам тоже надо где-то стоять. Расчистьте себе участок за ним — и действуйте. На вас приказ не распространяется. Как дела?

— Дотемна управимся с тремя самыми крупными заплатами.

— Дотемна? Нет, медленно. Хорошо бы их засветло накинуть на сеть. Отберите среди покидающих сейчас Шар десятка два мастеров, подключите их. Оплата аккордно.

— Слушаюсь.

Экран погас.

«Вот теперь никакой суд меня не тронет — полное алиби. Даже скажут: как чувствовал папа Пец (он же Вэ-Вэ и Хрыч), обо всем распорядился, форсировал. Но… не успели. Кто ж знал! Еще и поблагодарят за учебную эвакуацию».

Валерьян Вениаминович выдернул кабель телеинвертера, сложил по привычке бумаги в стол, вышел, запер дверь. Заглянул в кабинет Корнева (поймав себя на том, что все именует его так) — там было пусто. Запер и приемную, направился в координатор. Там находился Иерихонский и два оператора. Выдворил их: «Исполняйте приказ, я сам все выключу». Поставил стул в экранном зале — как всегда, спинкой вперед — сел, упершись подбородком в кулаки, и смотрел, как на экранной стене, в пирамиде осевой башни, развертках среднего и внешнего слоев и подвижного кольца расширялись и стекали вниз пятна темноты: гасли экраны. У Бурова из-за ускоренности времени дело шло спорее, чем у Синицы.

Гасли экраны — пятна интенсивности.

«Сейчас на меня работает весь отлаженный механизм иллюзорных чувств: исполнительности, ответственности, опаски, честолюбия… а у многих и просто стремление посачковать, школярское „Ура, учитель болен!“. Давай, выручай себя, реальность пены, реальность поверхностного кипения и мелких связей — та, которую писатели-реалисты именуют „жизнь как она есть“. Что они знают о Жизни и Какая Она Есть! И не будут знать И не надо.

…Ведь сказано: не вкушай от древа познания добра и зла, человече. Не лезь на него. Живи, радуясь приятному, избегая неприятного, делай добро, если можешь, борись со злом, если в силах, — но не вникай в эти категории. Не исследуй природу своих чувств. Ведь это все равно как разобрать себя на части. Разобрать разберешь — а кто соберет?

Так нет, вникает: почему то, почему се? Бескорыстно, из любопытства. Кое-что узнает. А потом человеческая натура, замешанная на добре и зле, вреде и пользе, выгодах и убытках, радости и горе, приятном и неприятном, берет свое. И из бескорыстных знаний дискретных основ материи возникает атомная бомба, Хиросима, Чернобыль. Из знания, почему светят звезды, — термоядерное оружие. Из законов тяготения и небесной механики — ракеты с начинкой… Все возвращается на круги своя, к пещерной морали; не приближается к запретному древу изгнанный из рая человек, только мотается вокруг все быстрее, энергичней: на автомашинах, поездах, самолетах, ракетах… И кажется ему, будто так и надо.

…Получается так: от каждого малого, ничтожного семечка истинного знания, которое попадает на нашу почву (активность стремящейся к благоденствию протоплазмы), вырастает не то что дерево, а целый сыр-бор псевдознаний о том, как его употребить в своих целях. Это псевдознание — Книга о Вкусной и Здоровой Пище, помноженная на все отрасли деятельности, — для людей наиболее ценно.

И у нас здесь начиналось так. Выросло древо — сто метров в обхвате, полкилометра высоты — да еще „ветви“ в виде аэростатов, кабины, электродов. Но в сочетании с Шаром оно оказалось (не по нашему хотению), так сказать, бетонным баобабом познания — мощным и изобильным, какой и не мнился тому еврейскому богу. Сколько ни приноравливай узнанное здесь под выгоды, сколько ни извлекай их, все равно беспощадных истин о мире оказывается несравнимо больше. Настолько больше, что человеческая натура этого вынести не может. (Корнев тогда толковал: человек существует в узком диапазоне температур, умеренных давлений, ускорений, излучений… теперь могу добавить: и при очень малой концентрации подлинного Знания.)

А раз так, то мы это дерево тюк под корень — и свалим. И все будет по-прежнему: плодитесь, размножайтесь и заселяйте Землю… а там уж что Бог-вселенная даст».

Странно: приняв час назад решение. Валерьян Вениаминович почувствовал себя легко, уверенно, освобожденно. А сейчас поймал себя на том, что вроде как оправдывается.

А тут еще в динамике общей связи прервался метрономный стук — и на притихший зал полились шипения и рокот возникающих Галактик, комариный звон танцующих созвездий, чистые звуки ввинчивающихся в пространство по спиралям планет… Не иначе как Буров проявил самостоятельность на новом посту, дал команду транслировать «музыку сфер». Она напомнила Пецу о том, о чем сейчас вспоминать не стоило.

«А ведь если всерьез, то именно Бурова и надо бы ставить главным, — рассеянно подумал он о том, о чем думать теперь не имело смысла. — Любарский стар и узок, Васюк слабохарактерен, Мендельзон силен только в критике. А этот молод, талантлив и развился — здесь, в НПВ, в институте — как личность. Какие у него гордые планы сейчас в голове роятся, какие устремления… бог мой! Как это в Гите: „Тщетны надежды, тщетны дела неразумных, их знания тщетны!..“ Никто не знает будущего, никто».