Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Спасти чужого

Спасаясь от человековской злобы, маленький народ переселился далеко на север, заперся в скалах и не особенно привечал гостей. Сами нигири, случалось, заезжали в селения, даже до столицы добирались — выгнав чужаков с плодородных земель, человеки позабыли о ненависти, — а вот люди в Мышиные горы не стремились.

Бразар коротко всхрапнул и, неловко переступив, остановился.

— Еще чуть-чуть, — едва слышно попросила Гаруса. — Пожалуйста, еще чуть-чуть.

Но видела — мольбы напрасны. Тарвагские скаковые козлы славились силой, невероятной выносливостью и чутьем. Они безошибочно шли по тропе, укрытой снегом любой толщины, распознавали припорошенные полыньи и легко скакали по обледенелым скалам. Длинная густая шерсть надежно защищала от морозов и козла, и всадника: случись буран, они садились на снег и пережидали непогоду тесно прижавшись друг к другу. Зима — родная стихия странных тарвагских скакунов, в северных землях им нет равных. Нет.

Вот только буран не случился. Зато выскользнул из-под раздвоенного копыта камень, и Бразар потянул заднюю ногу. Потянул так, что с трудом поднялся — тогда они завалились в снег — и долго тряс поврежденной ногой, надеясь привести мускулы в порядок. Исцелять Гаруса не умела, просто заглушила магией боль Бразара и вновь приказала скакать к горам.

Позволить ему идти шагом Гаруса не могла — наемник совсем рядом.

Первые человеки, которых послал за ней староста Гунса, прекратили погоню в тот же день. Потеряли след, безмозглые стражники, утопили в незамеченной полынье одну из казенных лошадей, переругались — колдунья потратила часть магии, чтобы подслушать их разговоры — и ни с чем вернулись в городок. Пить пиво в ожидании весны. Однако обрадоваться такому исходу дела Гаруса не успела. Едва стражники повернули назад, как их место занял другой человек. Молчаливый одиночка, которого трактирщик из Хуснеса — этот разговор колдунье также удалось подслушать — назвал Леннартом Изгоем. И этот преследователь был куда опаснее предыдущих — Гаруса чуяла угрюмую ауру безжалостного охотника за головами, непонятно каким ветром занесенного в северное захолустье.

«Это судьба, — усмехнулась нигири, соскальзывая со спины вымотанного козла. — Предсказания должны сбываться, иначе в них нет смысла».

Лихорадка, лишившая ее сил — вывернувшийся из-под копыта камень — страшный наемник за спиной. Колечки случайностей, нанизанные на исчезающее время. А в финале — невозмутимый Орвар Большое Брюхо. Но сожалеть не о чем — Гаруса сама выбрала свой путь.

Женщина подошла к пошатывающемуся козлу и правой рукой — левой она прижимала к груди объемистый меховой сверток — ласково потрепала его по морде.

— Устал, Бразар?

Скакун снова всхрапнул и ткнулся Гарусе в плечо.

«Зачем спрашиваешь, хозяйка? Неужели не понимаешь?»

— Я все понимаю. А ты?

Козел вздохнул. Он тоже все понимал.

Тарвагские звери не только сильны и выносливы — они умны. А уж те из них, кому доводится служить колдунам, со временем начинают улавливать и мысли, и эмоции хозяев. Бразар чуял смерть, дышащую им в спину. И видел смерть, ждущую впереди. Бразар все понимал, но не обвинял Гарусу, добрую хозяйку, приведшую его к гибели. Потому что знал: она протянет ненамного дольше. Лихорадка в ее глазах была лишь отражением пламени, что разгоралось внутри. Смертельного пламени.

Посреди заснеженного поля, на лютом ледяном ветру двое обреченных смотрели в глаза друг другу. Нигири и зверь. А по их следу шел безжалостный человек.

— Мы должны идти, — прошептала женщина. — Иначе все напрасно. Абсолютно все.

Она умела найти правильные слова, добрая хозяйка Гаруса, приведшая их к гибели. Упрямство — черта, может, не лучшая, но в какой-то момент только оно способно придать сил. Только оно. И еще злость.

На этот раз Бразар фыркнул. Не устало, не уныло — яростно.

«Моя смерть не будет бессмысленной!»

И ударил копытом по снегу.

Он бодрился, бодрился из последних сил, потому что знал: без него добрая хозяйка не продержится и двух часов. Пока он рядом — есть надежда. Пусть даже он не может скакать. Пусть. Пока он рядом — ей проще. Значит, он должен быть рядом, пока может.

— Отдохни чуть-чуть, — тихо сказала Гаруса. — А я попробую уравнять шансы.

Скакун с наслаждением опустился на снег — эх, поспать бы! — женщина положила рядом с Бразаром меховой сверток, укрыв его от пронизывающего ветра, и отошла шагов на десять назад, по следам, что оставил на снегу козел.

— Надеюсь, человек, ты будешь достаточно туп, чтобы попасться в мою ловушку.

Гаруса сняла меховые рукавицы, подула на вмиг закоченевшие руки и принялась медленно — пальцы сводило на стылом ветру — увязывать в полотно магические нити. Один узелок, второй… Две красные сплетаются с черной. Белую почти не видно, но она нужна.

«Сосредоточься, Гаруса! Без белой нити ничего не получится! Четыре! Четыре узелка на ней!»

В рукавицах или перчатках полотно не сплетешь, а на морозе пальцы деревенеют мгновенно. Перестают слушаться, теряют ловкость. Четыре узелка на едва различимой в пурге белой нити — как четыре ледяные вершины, на которые нужно взойти обнаженной. А ведь ее еще нужно сплести с остальными, выложить на снегу злой узор, налить в него яду. И все — на ветру, незащищенными руками. Будь сейчас лето и будь у нее больше сил, Гаруса приготовила бы наемнику ловушку получше, сплела бы не полотно на земле, а шатер из тонких нитей, в котором запутались бы и конь, и всадник. Но сейчас даже ядовитый платок дался женщине с огромным трудом. Небольшой, плохо замаскированный, он лежал прямо на следах Бразара. Стоит преследователю проехать в стороне, и усилия Гарусы пропадут — сшитое непослушными пальцами полотно останется нетронутым, поджидая другого прохожего.

— Надеюсь, человек, ты будешь достаточно туп, чтобы попасться в мою ловушку, — повторила женщина, обращаясь то ли к скачущему за ней убийце, то ли к богам. — И не сразу поймешь, почему твой конь споткнулся.

Если конь Леннарта ступит на платок, а сам он не поторопится спрыгнуть, то погоня на этом прекратится. Если наемник окажется шустрым, погибнет только скакун. Если же убийца проедет в стороне…

Об этом Гаруса думать не хотела.

Закончив колдовать, она вернулась к Бразару, уселась перед ним и тихонько заплакала. Не от отчаяния — у нее еще были силы продолжать борьбу, не от боли — руки, обожженные ледяным дыханием зимы, еще не успели согреться, еще ничего не чувствовали. Вполне возможно, они никогда ничего не почувствуют. Почернеют, и…

Да какая разница, что станет с руками? Жить-то осталось…