Николай Атаров - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ № 3. 1957 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

Все сказанное историком Федоровым заинтересовало Стрелецкого. Он уже допускал мысль, что Грозный действительно мог перепрятать свою библиотеку, которой очень дорожил. И если это так, то вполне логично было предположить, что перенес он ее куда-то подальше от Москвы, на север, в какую-нибудь недоступную для врагов крепость… А о князьях Бельских Стрелецкий и без консультации с Федоровым все знал. В молодости Грозный дружил с Курбским, Мстиславским и Бельским, и вполне возможно, что именно последнему он и подарил одну из своих книг (ведь стоит же в «веттермановской описи против антологии Агафия пометка «дарена»…»). Что, если друг царя Бельский знал о перенесении библиотеки из кремлевского подземелья в какой-то монастырский тайник и оставил для своих потомков какие-нибудь записи о таком тайнике?

Стрелецкий еще не решался выступить с сообщением о находке византийской антологии и о «вологодской версии». Он хотел сам съездить в Вологду, проверить на месте все услышанное от Куликовой и только затем организовать туда серьезную экспедицию. У Таси скоро должны были наступить каникулы, а Волошин собирался в отпуск. Они попросили Стрелецкого взять их с собой, и профессор охотно согласился. Молодые люди нравились ему, и, кроме того, он был искренне благодарен им за помощь в поисках ценной древней библиотеки. 

После первого своего визита к Куликовой Волошин ездил на Ордынку еще два раза, но Клавдия Антиповна заболела гриппом и поисками писем Евгении Бельской не занималась. Однако, когда он приехал в третий раз, старушка уже поправилась и нашла письма, но… отдала их «для профессора» какому-то «молодому человеку из музея», который был у нее на днях и также расспрашивал о княгине Евгении Бельской.

Кроме историка Федорова, Стрелецкий никому не рассказывал о византийской антологии и о том, что узнали его молодые друзья на Ордынке. С Федоровым же, с Тасей и Волошиным он твердо условился, что они пока не будут разглашать ни истории с антологией Агафия, ни сведений, добытых у Куликовой. Кто же еще мог узнать адрес Клавдии Антиповны и кому могли понадобиться письма Евгении Бельской?…

Стрелецкий позвонил в Управление музеями и спросил, не направляли ли оттуда кого-либо к гражданке Куликовой на Ордынку для получения корреспонденции, имеющей большое значение для его, Стрелецкого, научной работы. Из музейного управления ответили, что о гражданке Куликовой, проживающей на Ордынке, им ничего не известно.

С такими же вопросами старый профессор обратился в свой институт, в различные музеи и в другие научные учреждения. Отовсюду он слышал точно такие же ответы.

История с письмами Евгении Бельской становилась уже загадочной, и Иван Волошин решил заняться ею основательно. Он еще раз навестил Куликову и стал подробно расспрашивать ее о таинственном «молодом человеке из музея». Но старушка могла дать о нем лишь самые общие сведения:

— Молодой, щуплый, только чуть повыше вас будет. Волосики светлые, реденькие, глазками часто моргает и все кланяется. Говорит вежливо. Одет чисто и вообще, видать, из благородных… За письма очень благодарил и даже деньги хотел дать, да я не взяла. Разве можно? Грех какой!

— А про книжки Евгении Феликсовны он не расспрашивал? — спросил Волошин.

— Спрашивал. Ну, я ему, конечно, показала те французские, что продавать носила, и про старинную книгу рассказала.

— А он что?

— А он говорит: «Как же, как же! Профессор Стрелецкий любит такие старинные книги»… А потом на портрет поглядел. «Очень, говорит, красивая была дамочка» — и назвал ее девичью фамилию. Стало быть, знает…

— Девичью? — удивился Волошин.

— Да. Ведь у Евгении Феликсовны фамилия до замужества была не русская… Чудная такая… Я уж и позабыла, — сказала Клавдия Антиповна и пожала плечами. — И откуда только это всё в музеях ваших узнали?…

Волошин задумался.

— Любопытно… — сказал он наконец. — Ну ладно. Наверно, найдутся письма Евгении Феликсовны. Поищем…

С Ордынки Волошин направился прямо в Управление милиции и попросил, чтобы его немедленно принял заместитель начальника Управления…

Читатель уже, наверно, ухмыльнулся и подумал: «Все ясно и понятно. В следующей главе появится бравый майор или капитан милиции и заведет дело о таинственном похищении писем, имеющих важное научное значение…» Как знать? Может быть, и появится. Ведь пропавшие письма писал человек, который владел византийской книгой, принадлежавшей когда-то царевне Зое и Ивану Грозному!..

Но пока майор милиции не появился, обратимся вновь к «потомку великого конквистадора» Педро Хорхе Кортецу и к «представителю международного антикварного треста» Джейку Бельскому. Пора о них вспомнить, ибо они уже кое-что сделали для осуществления своих смелых планов.

ЛЖЕДИМИТРИЙ И ИНОСТРАННЫЕ ГОСТИ

Лютецию Гавриловну Голдышкину все знакомые называли коротко «мадам». Она была мала ростом, но широка в поперечнике; не крепка умом, но крепка голосом. Ее биография отличалась колоритностью, но лучше всего мадам помнила те дни, когда перед самой революцией она вышла замуж за австрийского графа и русского полуфабриканта Фридриха Марию фон Эккель. По этой причине Лютеция Гавриловна до сих пор разговаривала с окружающими высокомерным и безапелляционным тоном.

Так же она разговаривала и со своей восьмой дочерью, появившейся от пятого брака, — Лирикой Тараканцевой, урожденной Голдышклной.

Стоя на кухне и жаря котлеты, мадам грохотала трубным голосом — так, чтобы ее слышала толстая и ленивая Лирика, сидевшая в комнате.

— Это же просто кошмар! Люди имеют машину, дачу, прислугу, а я, графиня фон Эккель, должна для твоего Тараканцева жарить котлеты…

После ванны Лирика уже два часа сидела перед зеркалом, накручивая на голове какие-то замысловатые крендели.

— Можешь не жарить. Мы пообедаем в ресторане… — лениво отвечала она.

Мадам возмущалась:

— Какие богачи! Жалкие три тысчонки в месяц!.. Ты глупа, друг мой! С твоей внешностью можно найти мужа посолиднее, чем твой Лжедимитрий. Какие-то музеи, какие-то глупые картины… Что это может дать?

Надо пояснить, что речь шла о муже Лирики — Дмитрии Петровиче Тараканцеве. За некоторые особенности характера кто-то метко окрестил его «Лжедимитрием», и эта кличка утвердилась за ним даже в семье.

Разговор матери и дочери был прерван звонком телефона. Лирика сняла трубку и нараспев произнесла «алло», но с таким отчаянным английским акцентом, что у нее получилось: «Хельлоу!..»