Ант Скаладинс - ПАРИКМАХЕРСКИЕ РЕБЯТА. Сборник остросюжетной фантастики

Значит, оставались присоски. С ними многое было неладно. Главное, их не удавалось поставить дважды на одно и то же место. Геннадий старался фиксировать вычисленные им точки кольцами из пластыря, но все это было приблизительно, а меж тем, как выяснилось, даже микроскопические смещения играли существенную роль.

Несколько месяцев Геннадий играл с присосками вслепую, переставляя их, изменяя количество, варьируя подаваемую мощность излучения и тока. Игра была увлекательной. Игра давала результаты. Правда, результаты никогда не повторялись в точности, и это было обидно, потому что ощущения попадались иной раз исключительно приятные, хотя и кратковременные, затухающие. Кратковременность, впрочем, оказалась субъективной: три часа, проведенных за генератором, воспринимались мозгом как пять минут или чуть больше. Другим минусом искусственных наслаждений была их однобокость. Генератор всегда имитировал что-то одно: прохладу после жары или тепло после холода, утоление жажды, восхитительно вкусную пищу, сексуальное наслаждение. Но чаще всего удовольствие было вовсе неопределенным, выразить его словами Геннадию не удавалось, и все же он точно знал, что ГЭМ единовременно удовлетворял всегда только одно желание.

Кстати, уже не ГЭМ. Геннадий перестал звать свою машину этой аббревиатурой, которая показалась суховатой и неточной. Он придумал другое название- универсальный агрегат наслаждений. Имя универсальный он дал своему агрегату как бы авансом, потому что как раз универсальности-то ему и не хватало. И вообще слово это он добавил больше для эффектного звучания. Геннадию нравилось, что сокращение УАН на английском языке означает «один», то есть один на весь мир, и это было действительно так.

УАН оказался чудесной игрушкой, но всякая игрушка, даже самая забавная, рано или поздно надоедает. И этот момент настал. Геннадий вспомнил, что у него есть цель, что он ее не достиг, а остановился на полдороге, не в силах идти дальше, и развлекается теперь, как ребенок.

А цель манит, манит к себе, и надо что-то придумать и все-таки дойти, обязательно надо. Он хочет счастья целиком, а не по кускам, ему нужно управляемое счастье, а не лотерея, хотя бы даже и беспроигрышная, как в детстве на елке — беспроигрышная, но с пустяковыми подарками. И он бросил свои приятные, но несерьезные эксперименты и снова начал думать.

Думать было трудно. Почти невозможно. То ли УАН разучил его думать, то ли он просто устал, зациклился. Так или иначе, Геннадий решил плюнуть на все, взять отпуск- вместе с отгулами у него получалось шесть недель, — уехать куда-нибудь подальше и ни о чем не думать: ни об УАНе, ни о работе, ни о проклятом мире вообще.

Начало своего отпуска он отметил с друзьями в кафе. Вечер получился отличным, но не думать об УАНе он не сумел, он только о нем и говорил все время, не признаваясь, впрочем, что агрегат уже создан и стоит у него дома почти готовый к работе. Он даже называл его по-старому — ГЭМом — из соображений какой-то суеверной конспирации.

В тот день пошел снег. Он принялся с самого утра, падал до вечера, а вечером начал таять. И на улицах стало грязно, совсем как весной. А на следующий день вдруг резко потеплело и еще днем позже стало сухо, солнечно и почти жарко — кусочек лета в конце октября.

Геннадий купил билет на ночной поезд и возвращался с вокзала домой. Впереди еще был весь день, чтобы неторопливо собраться, уложить вещи и подумать об отдыхе: об идиллической жизни в деревне, о рыбалке, о прогулках в лесу… Возле самого подъезда он увидел мотоциклиста.

Мотоциклист только что приехал. Он вынул из замка ключ, снял краги и теперь стаскивал с головы шлем. Под шлемом оказалась лысина, гладкая, но не лоснящаяся, а свежевыбритая, совсем такая же, как у Геннадия…

В воздухе неслышно и незримо разорвалась бомба. Шлем! Вот оно, решение! Решение его проблемы. Решение, примитивное до смешного.

Нет, не зря говорят, что все гениальное — просто. Но, чтобы найти это гениальное решение, потребовался случай. Только случай, а все раздумья оказались бессильны.

И как это он раньше не догадался, что воздействовать надо на всю поверхность черепа, то есть на весь мозг одновременно: равномерный заряд, равномерная бета-активность, равномерная напряженность магнитного поля — и только так можно создать завершенную модель счастья! Идея была настолько очевидной, что сомневаться в ее правильности не приходилось.

Про билет на поезд Геннадий забыл мгновенно — какой уж там билет! — он даже домой заходить не стал, а сразу сел на троллейбус и поехал в спортивный магазин. Мотошлемы в продаже, к счастью, были.

Выходя на улицу с покупкой, он улыбался широкой счастливой улыбкой, нимало не заботясь о том, что могут подумать люди. Все так же улыбаясь, стоял он на троллейбусной остановке. Нужного троллейбуса долго не было. Из очередного ненужного троллейбуса выскочил здоровенный молодой парень со скучающей холеной мордой и, зазевавшись, наступил на ногу маленькому мужичонке неопределенного возраста, стоявшему рядом с Геннадием. Мужичонка был неопрятно одетый, взъерошенный, глазки его дико бегали, а голова подергивалась, видимо, от нервного тика. Неприятный был мужичонка и вместе с тем какой-то очень жалкий. От нанесенной ему обиды он прямо взвился.

— Ну, ты! — он заорал, яростно тьча кулачком в грудь верзилы. — Смотри, куда прешь!

Верзила не остался в долгу.

— Полегче на поворотах, папаша! — огрызнулся он и брезгливо оттолкнул жалкого мужичонку.

Тот отлетел шагов на пять, потерял равновесие и шлепнулся на асфальт. Однако вскочил с необычайной резвостью и, размахивая руками, кинулся на обидчика. А верзила, похоже, умел драться. Мужичонка наткнулся на его кулак и расквасил нос, но даже после этого не успокоился, а снова, с удвоенной энергией, как звереныш, бросился в бой. И тогда верзила рассвирепел. С гестаповской методичностью он бил мужичонку по лицу именно по лицу, только по лицу и, брезгливо морщась, вытирал кровь со своего кулака о его плащ. Он бил до тех пор, пока мужичонка не упал окончательно, а тогда он поднял его, усадил на скамейку и удалился с видом человека, исполнившего свой долг.

Всю эту сцену Геннадий наблюдал в каком-то странном оцепенении.

Он не мог объяснить точно, почему не вмешался, почему вообще никто не вмешался. Скорее всего, просто потому, что неправы были оба, вступаться было не за кого, а прекращать драку, лишь бы прекратить, никому было неохота. Геннадий поймал себя на мысли, что во время этого безобразного избиения у него совсем не было злости ни на кого, а была только гадливость, отвращение к обоим сразу.