Теодор Старджон - Синтетический человек (The Synthetic Man / The Dreaming Jewels)

— Послушай… Зи, что он сделал? Он такой славный!

Зина закрыла дверь. Она посмотрела на сверток. Он был завернут в золотую подарочную бумагу и завязан большим бантом из красный ленты. Большим рукам Хадди должно быть понадобился час времени, чтобы завязать его. Зина сняла ленту. Внутри была шифоновая косынка, яркая, дешевая, именно такой яркий подарок, который Хадди выбрал бы после долгих старательных поисков.

Горти вдруг понял, что Зина плачет.

— Что случилось?

Она села возле него и взяла его за руку.

— Я пошла и сказала Людоеду, что Хадди пристает ко мне. Вот почему его уволили.

— Но — Хадди никогда ничего тебе не делал! Ничего плохого.

— Я знаю, — прошептала Зина. — О, я знаю. Я солгала. Хадди должен был уйти — немедленно.

Горти смотрел на нее.

— Я не понимаю этого, Зи.

— Я собираюсь объяснить это тебе, — сказала она осторожно. — Будет больно, Горти, но может быть это поможет не случиться чему-нибудь другому, от чего было бы намного больнее. Слушай. Ты всегда все помнишь. Ты разговаривал с Хадди вчера, помнишь?

— О, да! Я смотрел как он, Джемми, Ол и Стинкер забывают стойки. Я люблю смотреть на них. Они становятся вокруг со своими большими тяжелыми молотами и каждый легонько стукает — плип-плип-плип — а затем каждый замахивается молотом прямо над головой и ударяет со всей силы блэп-блэп-блэп! — так быстро! И эта стойка, она просто тает в земле!

Он замолчал, его глаза сияли, он слышал и видел пулеметный ритм команды молотобойцев во всех подробностях своего кинематографического мозга.

— Да, дорогой, — сказала Зина терпеливо. — А что ты сказал Хадди?

— Я захотел потрогать верхушку стойки внутри железного кольца, там где все расщепляется. Я сказал: «Господи, да оно все здесь раздавлено!» А Хадди, он сказал: «Только подумай как раздавлена была бы твоя рука, если бы ты поставила ее, когда мы загоняли ее». А я засмеялся и сказал: «Это беспокоило бы меня недолго, Хадди. Она бы снова выросла». Это все, Зи.

— Больше никто не слышал?

— Нет. Они начинали следующую стойку.

— Ну так вот, Горти. Хадди должен был уйти, потому что ты сказал это ему.

— Но — но он подумал, что это просто шутка! Он просто засмеялся… что я сделал, Зи?

— Горти, милый, я говорила тебе, что ты не должен никогда никому говорить малейшее, крошечное слово о своей руке, или о том, что что-то растет обратно, после того, как его отрезают, или вообще что-нибудь подобное. Ты должен носить перчатку на своей левой руке днем и ночью, никогда ничего не делать…»

— …моими тремя новыми пальцами?

Она закрыла ладонью его рот.

— Никогда не говори об этом, — прошипела она, — никому кроме меня. Никто не должен знать. Вот. — Она встала и бросила яркий платок ему на колени. — Сохрани это. Посмотри на него и подумай об этом и оставь меня на какое-то время, Хадди был — я… я не могу относиться к тебе хорошо какое-то время, Горти. Извини.

Она отвернулась от него и вышла, а он остался, ему было больно и очень стыдно. И когда, очень поздно той ночью, она пришла к нему в постель и обняла его своими теплыми маленькими руками и сказала ему, что все хорошо, ему больше не нужно было плакать, он был так счастлив, что у него просто не было слов. Он зарылся лицом в ее плечо и дрожал, и он пообещал искренне пообещал, себе, а не ей, что он всегда, всегда будет делать так, как она сказала. Они больше никогда не говорили о Хадди.

Зрительные впечатления и запахи были сокровищем; он хранил как сокровище книги, которые они читали вместе — фантазии, также как «Червяк Ауроборус» и «Меч в камне» и «Ветер в ивах», странные, загадочные, глубоко человечные книги, каждая единственная в своем роде, такие как «Зеленые усадьбы», «Марсианские хроники» Брэдбери, «Война с саламандрами» Чапека и «Путешествие дилетанта».

Музыка была сокровищем — смеющаяся музыка, такая как полька из «Золотого Острова» и какофонические изыски Спайка Джонса и Реда Ингалса; глубокий романтизм Кросби, поющего «Адесте Фиделес» или «Жаворонка» как если бы каждое из этих произведений было его любимым, и ажурная звонкость Чайковского; и архитекторы, Франк, строящий из перьев, цветов и веры, Бах — из агата и хрома.

Но больше всего Горти ценил полусонные разговоры в темноте, иногда на затихшей ярмарочной площади после выступлений, иногда трясясь по залитой лунным светом дороге.

— Горти…

Она была единственным человеком, который звал его Горти. Никто не слышал, как она это делает. Это было как тайное уменьшительное.

— Ммм?

— Ты не спишь?

— Думаю…

— Думаешь о своем детстве, дорогой?

— Откуда ты знаешь? Эй — не подшучивай надо мной Зи.

— О, извини, дорогой.

Горти сказал в темноту:

— Кей была единственным человеком, который сказал мне что-то хорошее, Зи. Единственным. Не только в тот вечер, когда я убежал. Иногда в школе она просто улыбалась, и все. Я — я ждал этого. Ты смеешься надо мной.

— Нет, Малышка, нет. Ты такой милый.

— Ну, — сказал он защищаясь, — иногда мне нравится о ней думать.

Он действительно думал о Кей Хэллоувелл, и часто; потому что это была третья вещь, свет и тень. Тенью был Арманд Блуэтт. Он не мог думать о Кей не думая о Арманде, хотя и пытался. Но иногда холодные влажные глаза оборванной дворняжки на какой-нибудь ферме, или четкий, объявляющий о его прибытии звук ключа в замке, приводили Арманда прямо к нему в комнату. Зина знала об этом, вот почему она всегда смеялась над ним, когда он упоминал о Кей…

Он узнал так много во время этих полусонных разговоров. О Людоеде, например.

— А как он вообще попал в карнавал, Зи?

— Я точно не знаю. Иногда я думаю, что он ненавидит карнавал. Похоже, что он презирает людей, которые сюда приходят, и я думаю, что он в этом бизнесе главным образом потому, что это единственный способ для него держать своих…

Она замолчала.

— Что, Зи?

Она молчала пока он не повторил вопрос.

— У него есть некоторые люди, о которых он — много думает, объяснила она наконец. — Солум, Гоголь, Мальчик Рыба, Маленький Пенни был одним из них. Маленький Пенни был дурачком, который выпил щелок. Несколько других. И некоторые животные. Двуногий кот, и Циклопы. Он — любит бывать возле них. Некоторые из них были у него до того, как он попал в шоу-бизнес. Но должно быть это дорого обходилось. А так он может делать на них деньги.

— А почему они особенно ему нравятся?

Она беспокойно заворочалась.

— Потому что он такой-же как они, — выдохнула она. А затем: — Горти никогда не показывай ему свою руку!