Вера Космолинская - Туннелирование

Она всхлипнула отчетливей, сердито засопела и вытащила откуда-то носовой платок. Полупрозрачный, умиливший своими кружевами.

— Ты ошибаешься, — сказала она уже спокойно, весьма изящно воспользовавшись этим ажурным предметом. — Я хочу этого. — Она снова указала мне на кресло и даже сумела слегка улыбнуться. — Вернись. Что же, посмотрим, на что годятся мои древние коллеги и предки. Пожалуй, мне хотелось бы услышать их советы. Надеюсь, ты сможешь мне это обеспечить?

— Постараюсь сделать, что смогу, — рассмеялся я, возвращаясь. Она зажгла первый рабочий экран.

Спустя несколько часов мы все еще не выходили из комнаты. Мы успели провести несколько коротких переговоров с главами соседних и не очень соседних государств, кое-какими общественными организациями, неожиданно ответить, что мы будем делать со знаниями о «Янусе» на очередной обеспокоенный запрос Космополитического Союза — им то и дело требовались уточнения; и устроить несколько тайных совещаний по совершенно разношерстным проектам, включая программу какого-то очень уж экзотического национального праздника в недрах газового гиганта.

Наконец мы прервались. Я разрывался между ощущением, будто прошло лишь несколько минут, и несколько недель.

— И так каждый день, — она отметила очевидное. — Кажется, что столько всего происходит, а потом все сливается в сплошной белый шум. Он может быть увлекательным, даже сейчас. Но порой кажется, что жизнь идет где-то в стороне, только не в этом сумасшедшем потоке.

— Но она же здесь, в этом потоке. Нельзя одновременно быть повсюду. А здесь это почти получается — быть сразу во многих местах. И все это даже что-то значит.

— Ты в самом деле так думаешь? — ее удивила моя внезапная наивность.

— В любом месте и времени сложно получить больше. Всегда и везде будет чего-то не хватать. Обычным человеком тоже быть непросто. Все вокруг тебя движется, все тебя задевает, и ты тонешь во всем этом, прямо как здесь. Только еще думаешь, что где-то кто-то может на что-то повлиять, что-то изменить, стремишься к этому всю жизнь. А что получаешь?

Она усмехнулась.

— Никогда об этом не думала. — Она, конечно, преувеличивала. Я улыбнулся ей в ответ с этой мыслью. Она чуть покраснела, будто сама забавляясь, и явно уловив эту мысль.

— Но все-таки, что случилось тогда? Ты сказал, они уже знали, кто вы?

— Мне сказали об этом позже. Хотя я догадывался и раньше. Это напрашивалось.

— Они спрашивали о чем-то?..

— Нет. Только о «Янусе». По крайней мере, то, что я помню. Но у меня есть искусственные провалы в памяти. Я не знаю, шла ли тогда речь о чем-то другом.

Может быть, и нет. Было достаточно, что они могли как-то на меня повлиять, хотя бы вызвать «стокгольмский синдром», из-за чего я продолжал очень настороженно относиться к Тарси, несмотря на все существующее притяжение. Но она не зря была слишком похожа на королеву Лорелей. Как бы мне ни хотелось, второй раз этот номер не пройдет.

Возможно, втайне, я даже чувствовал облегчение оттого, что ее больше нет рядом.

— Что ж, в любом случае, нам не стоит забывать о себе. — Мама поднялась и прошла к одной из закрытых до сих пор дверей. — Ужин давно сервирован, и о тебе, конечно, знают. Сегодня мы расположимся здесь.

За дверью обнаружилась столовая с полностью накрытым уже столом на двоих, с рядами блюд, накрытых серебряными крышками с терморегуляторами, сохраняющими их именно в той кондиции, в какой нужно. Я почувствовал, что мы снова что-то упускаем.

— Послушай, мы, кажется, совсем забыли о…

— Но ведь мы с ними встретимся сразу же, как только сможем. Сейчас я просто не в состоянии ни о чем думать, нужно отдохнуть. Тебя бы здесь тоже не было, если бы ты случайно сюда не пробился. Но я рада этому. Просто не все сразу.

— Конечно. — В самом деле, я сам тут случайно. И она правда устала и не могла думать больше ни о чем. Но она была рада, что я сюда пробился, хотя, конечно, представить себе такого не могла до этого. — Просто позволь им тоже помочь тебе. А я помогу избежать повторения одних и тех же вопросов, отвечу на них сам. Поверь, это отвратительно — чувствовать себя бесполезным.

— Но это же не так! — не очень искренне возмутилась она.

— Именно так. Формальности и чистые соображения ничего не значат. Ты говоришь, жизнь проходит где угодно, только не здесь? Мы были не здесь, и она у нас не стояла на месте, не нужно теперь думать, как нас воспитывать, не отвлекаясь от этого потока, и беспокоиться, получится ли из нас хоть что-то. Что-то уже вышло. Нас можно просто бросить в воду, мы умеем плавать, нам нужен только сам поток, чтобы не оставаться будто за герметичными стенками, когда мы ничего не можем сделать друг для друга.

Она немного поколебалась, затем взяла со стола старомодный серебряный колокольчик. Иногда неплохо казаться абсурдно старше собственных предков, когда твои слова не просто твои слова. Но в то же время — ты знаешь, что в этот момент могут прислушиваться вовсе не к тебе.

Когда все более-менее успокоились, хотя громких проявлений беспокойства не было, и я, как обещал, кое-что объяснил сам, вечер действительно стал казаться мирным. Мы перешли от филе из гигантских жаворонков к десерту из чего-то нежно-лазурного цвета, сладкого, студенистого, с затейливо закрученными щупальцами, и она, наконец, сказала, совершенно безмятежно:

— Я нахожу справедливым и оправданным предложение сменить приоритет наследования.

Это меня внезапно глубоко кольнуло. Хотя верно, я предложил это сам. Но после всего, что произошло затем, полагал, что предложение повисло в воздухе, на тот случай, если появятся признаки опасности. Или они уже появились? Я постарался никак не показать своего отношения. Но подумал, что во мне в очередной раз что-то умерло. И раз я это почувствовал, наверное, она была права. Точно ли это было мое желание не оставаться в стороне? Точно ли моё чувство невольной обиды, которое, может быть, должно со временем разжечь ненависть и угрозу для них всех? Может, именно поэтому она не отказалась сегодня от моей помощи — чтобы посмотреть, как все будет происходить, понаблюдать, оценить степень возможной опасности. Может быть, она делает это прямо сейчас — стоит дышать ровнее. В конце концов, правда, зачем мне это все? Разве я не говорил, что хочу другого? Пусть то, что не находит применения — извращается и действительно может стать опасным… Если ему позволить, проявив слабость и собственное ничтожество. Кто именно должен с этим справиться, кроме меня?

Линор неопределенно промолчала. Отец приподнял брови, немного устало. Непохоже, чтобы они были довольны таким поворотом. Но что-то происходило. В противовес предыдущей пустоте. А у меня внезапно переменилось настроение. Действительно внезапно. Сказать об этом сейчас, после того, как мы активно прообщались весь день, оставив их в томительном ожидании и размышлениях о ненужности и невозможности что-то поделать с непредвиденным предательством — было весьма изящным ходом.