Александр Колпаков - «На суше и на море» - 67-68. Фантастика

Нет, Разум, который однажды зажегся на Земле, не может угаснуть! — думал Странников. — Уже сегодня мы — Человечество Солнца. Завтра отправимся к другим мирам. Многие полетят, с тем чтобы никогда не возвратиться. На далеких инозвездных планетах положат они начала новым и новым цивилизациям. И так все дальше но Галактике станут расселяться наши потомки и потомки их потомков. Возможно, иные и забудут, что их планетой-прародиной была Земля. Кто знает, может, так было уже не раз, и прародители землян — это одна из молодых ветвей древнейших цивилизаций Вселенной?»

Когда Липатов слушал эти «раздумья вслух», его лицо светлело…

Часто спорили они о проблеме бессмертия человека.

— Не зря фантасты пишут, что бессмертных людей создать можно. Физически бессмертных, — говорил Валерий. — Это науке по силам. Но надо ли, Ю? Зачем оно, бессмертие? Тебе, например?

— Мне не надо. Я недостоин, — спокойно отвечал Странников.

— Ложная скромность! — кричал Липатов. — Если бессмертие — то всем. Или — никому. Ну, представь; тебе даровали вечность. Что ты станешь делать с ней?

— Наверное, человеку это все-таки ни к чему, — качал головой Юлий. — Да и невозможно практически. Всего через несколько тысячелетий «бессмертный» переродится полностью — по законам эволюции живого. Он не сохранит ни грана прежней индивидуальности. Человек — слишком хрупкая и еще несовершенная частица мыслящей жизни. Бессмертие присуще человечеству как совокупному носителю разума. А мы лишь его мыслящие атомы, бесконечно сменяющие друг друга иноварианты…

— Отказываешься от вечности, Ю?

— От «персональной» вечности для моего «я». Моему «я» хватило бы, скажем… тысячи лет…

— Аппетит у тебя! — посмеивался Липатов. — Но, говоря серьезно, я и этого не понимаю. Куда тебе столько?

— Надо найти иную цивилизацию. Во много раз более древнюю, чем наша. Побывать бы в антимире, если он есть… Может, дожить до времени, когда любые расстояния научатся преодолевать мгновенно…

— Ради высокого разума остановись, Ю! Ведь на это и тысячи лет не хватит! — смеялся Липатов.

Однажды, когда они в космобусе летели к Шару, Юлий необычным голосом произнес:

— Можешь смеяться надо мною, даже называть меня сумасшедшим… Я пришел к выводу, что смерть всякого мыслящего существа — относительна…

Липатов повернулся к другу и свистнул от неожиданности. «Вот он, феномен-то, о котором предупреждал Стахов».

— Понимаю, какой-нибудь новый «философический» трюк?

— Нет, это серьезно, — отмахнулся Странников. — Выслушай меня хоть раз более внимательно, чем всегда.

Юлий был сдержанно взволнован, как обычно в тех случаях, когда какая-нибудь «сверхбезумная» идея жгла его беспокойный ум.

Липатов, поняв настроение Юлия, покорно скрестил руки на груди.

— Понимаешь, трудно, не профанируя саму идею, объяснить это в нескольких фразах… Когда-нибудь я напишу книгу… может, попытаюсь создать теорию — о диалектическом бессмертии Разума во Вселенной… Но кое-что я должен сказать уже теперь.

В соседнем отсеке девушки запели песню о голубой Земле, ждущей своих сынов, улетевших к далеким мирам.

— Издревле неизбежность смерти тяготеет над людьми, над каждым, кто сознает себя как «я», и мысль о ее неотвратимости мучительна. В мифах, религиях, сказках живет мечта о бессмертии «я», мыслящей личности, разума. Внешне все выглядит просто: человек рождается, чтобы умереть; смерть личности — отрицание ее бытия, и это целесообразно: на место ушедшего и независимо от него появляется новое «я». Такова диалектика жизни и смерти. И все-таки это нелепость, чудовищная нелепость: быть, накапливать знания, ощущать, видеть весь этот огромный, прекрасный мир, знать о его бесконечности и — пройдя через любовь, сомнения и страдания — исчезнуть, стать ничем!

Звонкая песня монтажников ворвалась из соседнего отсека: при резком повороте космобуса откатилась дверь. Юлий поспешно закрыл ее.

— Как это у Шекспира:

Жизнь — это только тень, комедиант,Паясничавший полчаса на сценеИ тут же позабытый; это повесть,Которую пересказал дурак:В ней много слов и страсти, нет лишь смысла…

Шекспир, вернее, герой его трагедии ошибся! И дело вовсе не в том только, что все лучшее, ценное после нас остается потомкам. И не только в том даже, что мы продолжаемся в какой-то степени в наших детях, внуках, правнуках. Суть в том, что мы продолжаемся, живем вечно во всех цивилизациях Вселенной, сколько их ни прошло и ни пройдет еще по ее беспредельным просторам!

— Ты хочешь опровергнуть Шекспира и прочих старых мудрецов? — возразил Валерий. — Но ведь тот же творец «Гамлета», помнится, изрек:

Вот так, подобно призракам без плоти,Когда-нибудь растают, словно дым,И тучами увенчанные горы,И горделивые дворцы и храмы,И даже весь — о да, весь шар земной.

— Но не Разум! Не Разум — единый с материей, неотрывный от материи, неуничтожимый, пойми ты, — неуничтожимый ее атрибут! — убежденно воскликнул Странников.

Липатов развел руками, не решаясь возражать всему услышанному. Он был озадачен.

— Мозг каждого мыслящего, — заметь, Валерий, — мыслящего человека (обыватель — это «растение»), состоит, грубо говоря, как бы из двух разумов. Первый — практический, бытовой, и он определяет неповторимость данного «я». Он-то и подвержен смерти! Он исчезает вместе с его носителем — «этим» человеком. Это, так сказать, «низший» разум, назовем его условно разумом типа «Б». Иные «человеки» всю жизнь прекрасно обходятся этим типом разума — так называемые практичные люди.

— Ты, конечно, намекаешь на мою особу, — вздохнул подавленно Валерий, у которого от этого разговора голова разболелась. — Но, поверь, я не обижаюсь — во имя науки.

— Однако есть вторая сторона разума в каждом мыслящем мозге, торопливо продолжал Юлий, — высший разум — как проявление самопознающей материи. Эта сторона разума, чем мощнее она в человеке, тем меньше зависит от индивидуальности «этого» «я». Вспомни, как Эйнштейн стремился насколько возможно полнее освободиться от своего «я»! И не случайно! Особенно отчетливо проявляется это в гениях. Разум этого типа везде во Вселенной един, ибо он «обречен» познавать законы материи такими, каковы они есть. Назовем его разумом типа «А». В процессе познания он всегда движется… ну, что ли, в соответствии с «силовыми линиями закономерностей самой материи…».