Кристофер Прист - «Если», 1998 № 02

Пришел он ко мне в издательство спустя две недели, сказал, что мои советы учтет, и попросил месяца два. Я согласился, хотя времени у меня было в обрез — по Коридору мне долго ходить нельзя: кончится срок, и человек автоматически возвращается туда, откуда прибыл, а если его несанкционированное путешествие получает огласку, то грозит заключение. Но я согласился на два месяца — первый все-таки опыт, никак нельзя, чтобы не получился. Если бы не получился, я от огорчения, наверное, сдался бы охране Коридора Времени: мол, так и так, обманом проник в прошлое, жаждой мести раздираемый, мои повести никто не печатает, все советуют переделать, вот я и решил отыграться на классиках.

Но первый опыт удался… Через два месяца он занес мне папку с текстом. Все как договаривались: Лизавета жива, ее в тот момент просто дома не было, да и старуху он не топором убивает, а подушкой душит. И никаких многостраничных самокопаний в истерзанной душе. Все так лихо закручено, что только держись. Мне очень понравилось. Особенно сцена, где следователь за студентом по чердакам гоняется и из пистолета палит. Я как прочитал, так и помчался к нему домой. Увидев меня, он нахмурился и после небольшого замешательства пригласил к столу.

— Вы уж извините, — говорю, — я шел мимо и решил к вам зайти. Хотел сказать, что будем печатать ваше произведение. Так что поздравляю.

Ну, он сухо кивнул, даже не улыбнулся, а женщина, что за столом сидела, наоборот, засияла, стала чашки на столе передвигать, а он на нее как зыркнет! Вижу, не рад он, ох не рад. Но ведь печататься-то надо! Да и потом, я не такие уж радикальные изменения ему навязал. Все оставил как было, героев не менял. Идею его не тронул. Так, косметические поправки. Видел бы он, как мою повесть курочили. Камня на камне не оставили. У героя была жена — потребовали жену убрать. Герой уезжает в другой город — потребовали, чтобы он никуда не уезжал. Герой был смелый — сказали, что лучше бы ему быть трусом. Ну и так далее.

В общем распрощался я с ним, отдал последние распоряжения относительно рукописи и покинул издательство — навсегда. Дело было сделано. Первый шар в лузу закатился.

«С почином!» — поздравляю я самого себя.

Но какие-то сомнения душу гложут. Что-то здесь не то! И насчет Федора Михайловича, и насчет бороды, и насчет первого романа… Но надо было спешить: оставалось еще два визита.

В Париже я устроился редактором известного издательства, которое печатало начинающих авторов. Нужный человек, ради которого я находился здесь, никак не появлялся. Время катастрофически таяло.

Но наконец-то он пришел. Я его сразу узнал. Заходит, знаете ли, в кабинет директора такой пышущий здоровьем, румянцем и жизнью молодой человек. Сразу видно: любитель женщин, вина и приключений. Уверенно садится в кресло, рукопись кладет на стол.

— Я написал роман, хочу у вас опубликоваться, — заявляет и весело смотрит на меня.

— Очень хорошо, — говорю я. — Вы начинающий автор?

— О да. Хотя кое-что уже успел напечатать. Но это так, мелочи. — Он щелкает пальцами.

— Будем рады ознакомиться с вашей рукописью.

Так вот с чего он начал свою литературную карьеру? С истории несчастного моряка из Марселя. Что ж, отлично.

Он пришел через двадцать дней, в модном костюме.

— Очень хорошо, что заглянули, господин Дюма. Рукопись вашу мы прочитали. Для первого литературного опыта — вполне пристойно.

Кажется, он ожидал большего.

— Сейчас еще один роман пишу, — сообщает он. — Исторический. Из времен кардинала Ришелье. Нашел замечательных героев.

Я чуть было не закричал: «Знаю, знаю. Читал. Прелестный роман. И фильм смотрел», — до вовремя спохватился.

Говорю спокойно:

— Очень интересно. Рады будем рассмотреть. — И после секундной паузы. — Что же касается этого романа, — я кладу ладонь на рукопись, — то здесь у нас возникли кое-какие предложения. История замечательная. Однако не совсем точно расставлены акценты. Ну куда это годится: человек, получивший неслыханное богатство, всю оставшуюся жизнь посвящает мести каким-то мелким проходимцам. Зачем? Жизнь прекрасна! Нет, он должен им, конечно, отомстить, но не нужно делать это главным в своей жизни. Потом как-то уж пессимистически роман кончается. Пусть герой вновь обретет любовь. Тогда и смысл появится: любовь побеждает годы. В конце концов, почему герой не может иметь семью, детей. Это было бы вознаграждением за его страдания.

Он смотрит на меня внимательно, в глазах появляются искорки. Кажется, он даже не очень огорчен.

— Вы понимаете, что я вам говорю? — осторожно спрашиваю я.

— Да-да. — Он прохаживается по кабинету, подходит к окну, потом к цветам, стоящим на тумбочке. — Не вполне могу с вами согласиться, но… — Он делает паузу. — Но в целом такие изменения возможны.

— Ну и отлично, — говорю я, не скрывая радости. — И поверьте — улучшения пойдут на пользу.

— Через две недели принесу вам готовую рукопись, — говорит он.

— А успеете? — с опаской спрашиваю я.

— Я могу работать день и ночь. — Он улыбается. — День и ночь.

Действительно, уже через двенадцать дней он приходит ко мне с рукописью. Я прошу его подождать часок, а сам начинаю просматривать текст.

Да, действительно, он учел все замечания. И сделал это мастерски. Я даже подумал, а не перегнул ли я палку? Не наказал ли самого себя? Но ничего менять не стал.

— Поздравляю вас, господин Дюма. Ваш роман будет опубликован в ближайшее время.

— Благодарю. — Он улыбается. — Приглашаю вас по такому случаю сегодня ко мне. Будут дамы.

Он оставил адрес, но, естественно, я не пришел. Времени оставалось в обрез, а у меня было еще одно дело. К тому же меня не покидало ощущение странности происходящего. Вроде и не этот роман был первым… Впрочем, надо было спешить — у меня оставалось всего две недели.

Я попал в зимний сезон. В кабинете главного редактора стоял собачий холод, мебель была какая-то разваленная, словно не издательство, а конура. Крохотная печка-«буржуйка» дышала без толку, но не грела. Это были тяжелые дни. Часто в издательстве гас свет, и работали при свечах. Еда была отвратительная. Досаждали шатающиеся по издательству сумасшедшие авторы. Ходили по коридорам, донимали разговорами. Сотрудницу издательства ограбили прямо в здании. Но я терпел.

Он пришел на четвертый день. Долго тер озябшие руки, достал перевязанную веревкой рукопись и бережно положил на стол.

— Это ваш первый литературный опыт? — стандартный вопрос.

— Да как вам сказать. Крохотные фельетончики и рассказики публиковались в газетах. Под псевдонимами. Ну а это, — он показывает на рукопись, — первая крупная вещь.