Александр Потупа - Нечто невообразимое
— Если не хотите менять, скажите, сколько стоит ваша книга, — не отступил Максимук.
— Два с половиной.
— То есть четвертной, — пояснил мне шепотом Иван Павлович, а вслух спросил. — А моя сколько?
Мужчина взял «Новостройку», посмотрел цену на обложке и спокойно сказал:
— Два сорок. В лучшем случае.
— Как! — удивился Иван Павлович. — У нее же номинал — три рубля.
— Верно, — подтвердил мужчина. — Сдашь в бук и на руки получишь два сорок. Если возьмут…
— А могут не взять? — полюбопытствовал Максимук.
— В отдел обмена точно не возьмут, — вздохнул мужчина. — Даже на шестую категорию не потянет… А на скупку где-нибудь на окраине запросто сдашь, у них план на букинистике…
— Послушай, — сказал Иван Павлович, — а если я предложу тебе за Булгакова целую подборку этого писателя — у меня в портфеле, смотри, еще четыре его книги, всего рублей двенадцать по номиналу, а?
— На кой черт мне этот Максимук? — удивился мужчина. — Я же не тяжелоатлет, чтобы отсюда в бук макулатуру таскать.
И мы пошли дальше. Иван Павлович пристреливался к «Анжелике» и к двухтомнику Монтеня, к «Современному японскому детективу» и к томам Фейхтвангера… Отмечу, что все владельцы ценных книг вели себя, в общем-то, предельно вежливо — чуяли, небось, зеленого новичка, лишь вслед ему посмеивались.
Только один молодой парень с толстым сборником Юлиана Семенова в руках разозлился:
— Вы что, шутите? С такой макулатурой сюда не ходят. Ее только автор поменять может, и то на госпремию.
Мне стало не по себе.
— Послушайте, — вмешался я, — вы же наверняка этого автора и не читали. А вдруг…
— И слава богу, что не читал, — перебил меня парень. — Я целую серию телефильма по этой муре смотрел. Помню, весь вечер потом плевался. Выпускают же такое…
— Но тут вот вокруг куча всякого ерундовского развлекательного чтива, — продолжал валять я дурака. — Если мы вам «Анжелику» предложим, вы ведь возьмете, а это серьезный автор…
— Так ведь те авторы ни на что не претендуют, они развлечь стараются, и спасибо им за честную работу. А это чушь? Чушь собачья!
Тут Максимук потянул меня за рукав, и мы продолжили свое путешествие.
— Не пойму только, вы меня Вергилием наняли или сами ко мне Вергилием напросились, — попытался я вызвать его на разговор. — Это ж мазохизм какой-то…
— Я бы заставлял всех членов Союза сюда, как на дежурство, являться! с внезапной злостью оборвал меня Иван Павлович. — В такое мордой тыкать надо! Когда твой толстый роман дешевле переплета с новой книжки Булата Шалвовича — это здорово просветляет.
Он молчал на обратном пути — до самой электрички. А в вагоне продолжил самобичевание:
— Ты знаешь, Вадим, в одном из буков мне предложили сдать свою «Новостройку» с уценкой на 20 процентов.
Меня все это понемногу стало злить (куда ушло полвоскресенья?).
— Вообще удивляюсь, что многие книги продаются, — сказал я. — Стоят на полках неделями, месяцами, потом — шарах и нет! В один день! Через год смотришь — переиздание.
— Это как раз просто, — усмехнулся Иван Павлович. — Сейчас гениальный механизм действует, называется Общество книголюбов. Государственным магазинам торговля с нагрузкой запрещена, а активисты Общества потихоньку и, разумеется, совершенно добровольно выбирают любую нагрузку — лишь бы дали под нее немного дефицита. В результате все довольны: издательство и торговля — реализацией, писатель — близящимся переизданием, а читатель тем, что перехватил кое-что дефицитное и вполне читабельное чуть дешевле, чем на черном рынке. К тому же иную нагрузку можно не только в макулатуру сдать, но и букинисту под хорошее настроение и горящий план по скупке. Так-то!
Распрощались мы тогда довольно сухо. И не встречались до недавних пор. Я привел все эти фрагменты (быть может, немного смахивающие на главу из «Воспоминаний о…»), чтобы показать, что уже тогда, почти три года назад, Максимук находился на каком-то переломе, на ощупь оценивал свой путь, и итоги вряд ли удовлетворяли его.
12Лишь полгода назад Максимук созвонился со мной. Попросил встретиться и рассказать о моей работе — он как раз задумал роман из жизни современных ученых или что-то в этом роде. Узнав некоторые подробности о правдомате (к тому времени прошедшем основные испытания и уже применявшемся в клинической практике), Максимук прямо-таки зажегся идеей, стал крайне активно (хотя и крайне по-дилетантски) обсуждать ее.
— Это — страшное оружие, — настаивал он. — На правду можно сесть, как на кол! Если мы начнем друг другу прямо в глаза правду-матку резать, что ж получится?
Он чуть было не собрался засесть за фантастическую повесть о правдомате, но вовремя сообразил, что фантастика здесь давно позади, а вокруг трезвая реальность, данная нам в весьма сильных ощущениях. Потом предложил написать большой очерк о моей работе, дабы появилась у меня хоть какая поддержка в близящейся финальной схватке с Топаловым. А схватка была не за горами — я это очень хорошо чувствовал. Ситуация вокруг завершающих экспериментов с правдоматом, вокруг клинической статистики складывалась так, что Топалов в любой момент мог прикрыть это дело, прикрыть намертво и без шансов на обжалование. Я и догадаться тогда не мог, что шеф вынашивает какие-то очень личные планы относительно моего аппарата. Я ждал, что Константин Иванович вот-вот прижмет меня к бортику, заставит оформить его соавторство — это как раз шаги в его манере (в реальности этих намерений я убедился лишь в ходе следствия, ибо в своих показаниях Топалов пытался создать впечатление, что именно ему, а не Клямину принадлежит исходная идея правдомата). Но, видимо, он колебался, видимо, выжидал — не рухнут ли с треском завершающие экспериментальные серии.
Несмотря на такого рода предчувствия, от очерка я отказался, объяснив Максимуку, что появление восторженного газетного материала «со стороны» может дать Топалову сильные козыри против меня («псевдонаучная реклама», «привлечение дилетантов» и т. п.).
Иван Павлович как-то сник, перестал вести философские дискуссии. С месяц мы вообще не виделись, но потом он приступил ко мне с новым зарядом энтузиазма. На сей раз он настаивал на незамедлительном контакте с правдоматом. Чувствовалось, он очень серьезно готовился к этому шагу — даже медицинское обследование самостоятельно прошел, чтобы я не сомневался в отсутствии каких-либо противопоказаний.
— Писателю это нужней, чем другим сумасшедшим, — наседал он. — На ком же испытывать последствия правдоговорения, как не на писателе!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});