Сергей Абрамов - Канатоходцы

— Все.

Он крепко пожал мне руку и вышел.

Я выскочил следом.

У выхода на площадь дежурили два электроля. Я влез в кабину, назвал адрес, взглянул на часы. Еще есть время. Да и опаздываю я ненамного: простят заблудившемуся провинциалу.

Так я и объяснил Джину с Жаклин, стойко охранявшим от публики столик на четверых у самой эстрады.

— Кто четвертый? — поинтересовался я.

— Стив обещал подъехать, — сказал Джин, а Жаклин добавила саркастически:

— Если проспится.

— Губите вы его, ребята. Пить он не умеет, а пьет.

— А мы-то что можем сделать? — искренне удивился Джин.

— Остановить его. Поговорить. Отцу, наконец, сообщить.

Джин задумался.

— Отцу — это идея, — сказал он.

— Опасная идея, — снова вмешалась Жаклин.

И я подумал, что она не слишком любит заносчивого Кодбюри и не скрывает этого. Тут я с ней вполне солидарен, даже союзник. Вот о чувствах Дикого и Джина к ней самой я пока не знаю. Интересно, догадываются они о ее профессии? Джин не дурак, вероятно, догадывается.

— А что может сделать отец Дикого? — спросил я.

— Экономическая блокада — раз. Физическая расправа — два. А три… наш Дикий папашу боится, проверено. Вот и слетаем к папаше, пока Алина не выступила. А ее выход в два. Успеем вернуться.

— Он же на дежурстве, — сказала Жаклин без всякого удивления, видимо привыкшая к моментальным решениям Факетти.

— Ну и что? Поедем в управление. Ему сейчас скучнее, чем нам: попробуй подежурь ночью.

— Ты, конечно, сумасшедший, — пожал плечами Жаклин, — но Бог с тобой, едем. Часа нам хватит?

А Джин хохотнул только:

— Зачем больше? В полчаса управимся.

…Полицейский в бюро пропусков Корпуса безопасности некоторое время внимательно слушал нас, разглядывал водительские права Джинна — все-таки какое-то развлечение, — потом, позвонив куда-то, сказал строго:

— Проходите. Второй этаж, кабинет…

— Знаем, знаем, — прервал его Джин и шепнул мне: — Старик, наверно, решил, что к нему явился Факетти-старший.

— Полагаю, он и младшего жалует, — сказал я.

— Еще бы не жаловал! Все Кодбюри — из породы бесхребетных. Где дорого, там и гнутся. Впрочем, сам увидишь.

Я взглянул на часы: без двадцати семи два.

В приемной сидел мрачный детина с нашивками сверхсрочника и что-то писал. Увидев нас, осмотрел недовольно, нажал кнопку селектора:

— К вам трое.

Из селектора рявкнуло:

— Сейчас выйду.

Огромная резная дверь в кабинет дежурного чуть-чуть приоткрылась, впрочем, достаточно, чтобы я увидел на стене мигающую объемную карту города и огромный пульт посреди комнаты, оттуда выскользнул, именно выскользнул, а не вышел, маленький человечек в шитом золотом полицейском мундире без всяких знаков различия. Он был толст, лыс, коротконог и совсем не походил на Дикого.

— Рад вас видеть у себя, господа, — прожурчал он, сдвинул кобуру с лучевиком на живот, плюхнулся в кресло-раковину. — Как здоровье отца, Джин? Впрочем, знаю-знаю, имел честь говорить с ним вчера… Да вы садитесь, будьте как дома, если можно считать наш Корпус домом… Так что же привело вас ко мне в столь поздний час, когда маленьким детям пора бай-бай? — Вся эта чепуха была выстрелена без малейшей улыбки.

— Маленькие дети уже бай-бай, — сказал Джин, усаживаясь напротив. — Я имею в виду Стива. Собственно, из-за него мы и пришли.

— Что же он натворил, этот шалун? — спросил вкрадчиво Кодбюри-папа, и я успел заглянуть ему в глаза прежде, чем он опустил их. Страшные это были глаза: холодные, жесткие, колючие — они совсем не монтировались с обликом толстяка, этакого доброго гнома — чужие глаза, принадлежащие человеку без жалости, роботу с программой на черствость.

— Как вам сказать, — начал было мямлить Джин, но не успел: над головой детины с нашивками вспыхнула красная надпись «ТРЕВОГА», и плотную ночную тишину здания разорвал вой сирены.

— Простите, господа. Поговорим в другой раз.

Кодбюри встал, расстегивая кобуру, вынул лучевик, щелкнул предохранителем, кивнул сержанту:

— Проводите гостей…

— Послушайте, Кодбюри, — раздраженно сказал, Факетти, — можете объяснить, что происходит?

Тот улыбнулся впервые — только дрогнули уголки губ.

— Как слышите, тревога.

— Сбежал кто-нибудь? — Я спросил это, не вставая с кресла, стараясь говорить как можно небрежнее. — Бывает… Вы, кстати, переставьте диапазон на прицеле: у вас там полтораста — все здание разнесет…

Он посмотрел на лучевик, передвинул бегунок диапазонов, спросил удивленно:

— Знакомы с оружием?

— Более чем знаком — в дружбе.

— Он у нас новенький, — засмеялась Жаклин: ей было явно наплевать и на Дикого, и на тревогу, и на самого хозяина. — Пилот-профессионал, герой на половинном окладе, первый друг Джина и Стива. — Дайте ему лучевик — всех врагов перебьет.

Я не был против своевременной идеи Жаклин.

— А что? Давайте попробуем! Я сейчас без работы: понравлюсь — возьмете на службу.

Кодбюри несколько секунд пристально смотрел на меня, потом подошел к столу сержанта, нажал какую-то кнопку:

— Доложите обстановку.

Из динамика на столе раздался взволнованный голос:

— Восточный блок. Круг дубль. Побег заключенного.

— Номер? — отрывисто спросил Кодбюри.

— Девяносто второй.

— Результаты?

— Блок оцеплен. Дополнительных сведений нет.

— Идиоты! — выругался Кодбюри и крикнул в микрофон: — Стягивать оцепление! Иду к вам.

Он оценивающе посмотрел на меня:

— Хотите пострелять, лучший друг Джина?

Я по-прежнему полулежал в кресле — очень уж оно располагало к отдыху, — бросил лениво:

— Буду рад.

— Держите! — Он кинул мне лучевик, я вскочил, поймав его на лету.

— Неплохо. — Кодбюри открыл ящик стола, достал второй лучевик, проверил диапазон. — Дежурный, остаетесь здесь, следите за тем, чтобы наши гости были в безопасности. — И уже к Джину: — Постараюсь развлечь вашего друга. — И покатился к двери.

А за дверью — по пустому коридору до поворота направо, потом в тесный лифт, вверх, вверх, вверх — сколько этажей? — потом лифт начал двигаться горизонтально и наконец остановился. Мы вошли в такой же, как и внизу, коридор, только ярко освещенный и заполненный черными мундирами. К Кодбюри подскочил верзила в шлеме с защитным забралом, козырнул, отрапортовал:

— Все выходы блокированы. Им не уйти.

— Жертвы? — быстро спросил Кодбюри.

— Один полицейский внутренней охраны. И еще один ранен. Он-то и поднял тревогу.

— Камера?