Александр Щеголев - Раб

Впрочем, все эти проблемы казались мне бессмысленно мелкими. И занимал меня, в основном, единственный вопрос: откуда Келья? То есть каково ее происхождение? Различные варианты выдавал мой обострившийся интеллект. Одна гипотеза утверждала природный характер Кельи: будто бы существует такая объективная реальность, как силовое поле добра, физическую сущность которого человечество пока не познало, и я, случайно оказавшись в месте возникновения какой-нибудь аномалии, какой-нибудь бури этого поля, имел неосторожность попасть в ловушку. Другая, куда более традиционная версия, наоборот, говорила о том, что Келья создана некой разумной силой, так сказать, неведомым разумом, чужим для нас, но не чуждым нашим бедам. И наконец... Божественное происхождение - эта возможность переворачивала все внутри, заставляла меня трепетать обрывком бумаги на ветру. Впрочем, будучи профаном в этой сфере знаний и чувств, я и отсюда извлекал лишь новые вопросы: кто написал Книгу? Куда ушли те, кто прочитал Книгу до меня? Смешно... И только изгнав подобные размышления, прекратив выдумывать версии и старательно обосновывать их, только тогда я сделал второй шаг к Пониманию.

Я понял, что настоящую ценность имеет вовсе не вопрос "откуда", а ЗАЧЕМ?

Зачем есть Келья? - спросил я. И ответил без колебаний. - Чтобы в ней была Книга. Да, но зачем есть Книга?! - над этим вопросом я думал гораздо дольше. Все же нашел истину. - Чтобы делать меня чище! А зачем нужно делать меня чище?

Последний из вопросов оказался неимоверно трудным. Сколько ни ломал я голову, сколько ни терзал фантазию, никак не мог увидеть смысл в очевидном. Несомненно, Келья исправляла во мне то, что можно было исправить. Но зачем, зачем она тратилась на столь крошечную душу? В чем предназначение такого, как я?

Долго вопрос оставался неприступен. Казалось, ответ рядом, стоит лишь еще чуть-чуть напрячься. Я был упрям в стремлении понять - так упрям, как ни в чем ранее. Тщетно, разумеется! И понадобилось новое чудо, чтобы в очередной раз открыть мне глаза.

Однажды, изнуренный поисками смысла, я решил восстановить в памяти свой тяжкий путь прозрения, весь целиком, с самого первого дня, дабы попробовать взглянуть на себя со стороны - взором сочувствующих стен. Вдруг это поможет мне понять? И я принялся вспоминать время прихода в Келью, стараясь не упустить ни одну деталь, начиная с вечера встречи, как я пришел в гости, как мне открыли... Но попытки воскресить пережитое закончились крахом. Сумел я добраться только до финала вечера встречи. А там... Увидел с ужасающей ясностью, как бью. Женщину. По лицу. Раз. Другой... Реакция последовала немедленно: жесточайший стыд скрутил мой рассудок. Каким же я был гнусным мужиком!... - лишь об этом далее и мог думать, лежа навзничь на скамье. Ни на что больше желания не осталось.

Ночь растянулась на две: я не спал. А утром, когда в оконце окончательно посветлело, на меня обрушился новый приступ стыда. Таким прессом былое никогда еще не давило! Я даже не плакал, и даже не шептал проклятия, и даже дышать не пытался, я тыкался носом в колючий матрац, выталкивая сухие стоны сквозь омертвевшие губы, и погибал. Встряска явилась слишком неожиданной для меня - в плавном течении изысканных дум я стал потихоньку забывать о существовании подобных страданий. Но в конце концов прошлое сжалилось, и я сумел приподняться. Затем сел. Поднес ладони к глазам и долго их разглядывал. Обыкновенные ладони... Спасительная мысль вспыхнула ярче свечи. Я дал команду: рука послушалась, ожила, размахнулась, и, помедлив секунду, шлепнула по моей щеке. Ощущение было удивительным! Я ударил еще раз, посильнее. Потом по другой. А потом... Потом я принялся хлестать руками по щекам, не жалея сил, остервенело, с бешеной радостью подставляя лицо ударам. Было очень неудобно бить самого себя, руки в последний момент норовили смягчить удар, кроме того, было больно и противно, но я бил, я терпел и старался, благословляя суровое лекарство, потому что чувствовал, как отпускает, как уходит позор прошлого безумия. Я давал себе пощечины - самый вразумительный из аргументов, и продолжал такое обучение основам морали до тех пор, пока не заметил...

Чудо. Свершилось. В стене рядом со скамьей имелась дверь. Дверь! Как я не видел ее раньше - вчера, позавчера, в день прихода? Как я проходил мимо? Непостижимо. Первым моим желанием было вскочить и распахнуть ее. Совершенно естественное желание! Но я не двинулся с места, усмирив унизительную поспешность.

Пишущий эти строки, ты исступленно повторяешь слово "Грязь". Но осознаешь ли ты, о чем пишешь?

О, да.

Объясни всем, что вкладываешь в него.

Не могу...

Значит, ты лжешь!

О, нет.

Тогда объясняй.

Раньше для обозначения всего отвратительного было слово "грех". Конечно, часто им клеймили и вполне нормальные, и даже хорошие вещи, но оно заставляло людей страдать: от страха, от пыток, от стыда. Нынче же такие времена, что "грех" никого не беспокоит, не побуждает мучаться от свершенного и терзаться не свершенным. Однако необходимость этого ничуть не уменьшилась! Вот и приходится искать новые слова, привычные, но не слишком уютные. Я так понимаю смысл существования слова "грязь".

Пишущий, ты не объяснил. Я спрашиваю: что есть по-твоему "грязь"? То же, что и "грех"?

Не знаю, отыщется ли на Земле мыслитель, способный раскрыть слово "грех". Если отыщется, только он и сможет проделать то же с "грязью". Он гадливо сунет в бездонную жижу свои руки, надежно спрятанные в перчатках, вытащит сочный, истекающий вонью ком и швырнет в лицо желающему - пробуй! А я... Я только использую готовые слова - те, что подарила мне Книга.

Правильно, пишущий, ты не способен объяснить чужую мудрость. Ты просто послушен. Но искренен ли ты в самобичевании? Не бравируешь ли ты понапрасну словом "грязный"? Вот главное, что может заинтересовать в беседах с тобой.

Жестокий вопрос... Прости меня, я хотел сказать - сложный. Да, я говорю себе - грязен. Ведь так и есть в действительности! Хоть и не совершал я пока особо плохих, изощренно подлых поступков, но по поступочкам! но по мыслям! по мечтам!... я не достоин даже суда. И я понимаю это отчетливо. Вопрос в том, искренне ли я хочу очиститься. Я... Я слаб. Я твержу сам себе с упорством кувалды - хочу очиститься. Так ли на самом деле? Мне страшно заглядывать глубже разума. Прости, если за это можно прощать. Посмотри вместо меня, пожалуйста! И ответь, если есть кому отвечать: что там?...

Не отвечу, пишущий.

Я сидел, сражаясь с мальчишескими порывами, сдерживая в горле всхлипывания. И смотрел сквозь наползающую пелену на вычеркнутый из надежд прямоугольник. Понимание неудержимо росло, крепло в моей груди! Я знал отныне: для того лишь Келья нянчилась со мной, чтобы мог я отсюда выйти, чтобы увидел эту дверь. А выйдя, чтобы не оставил Келью одинокой, вернувшись с новым заблудшим - вот оно, предназначение. Я должен привести сюда... Кого?.. Друга. Моего друга. Того, кому обязан прозрением.