Сергей Гатаулин - Вирусапиенс

— Прости меня, Господи! — пытается закричать Емельян, но не слышит слов.

Вот только бородач, оскалившись, раздвигает разбитые губы и громко, по-звериному, ревет.

Рёв сумасшедшего ударяясь в потолок, мечется между стен.

Верзила, доставая из-за пояса деревянный конус с лоскутами у основания, ловко запихивает убогому в рот, обматывая тряпицу вокруг головы, довольно улыбается.

Бесноватый успокаивается, в глазах тухнут остатки разума, — словно кто-то выключил свет.

Стражник пихает безропотного пленника, влачащего тяжёлые железа:

— Пора на престол. Гыы!

Свет померк.

Емельян, теряя ощущение времени, проваливался в беспамятство…

Где-то далеко зазвенели.

«Просыпайся!»

Закусив губу, он почувствовал солоноватый привкус. Боли не было, как не было и мира вокруг.

Все усилия привести себя в чувство ничего не дали. Действительность не желала проясняться.

Где-то за окном тысячеголосый рев толпы взорвал воздух.

Он перестал ощущать себя человеком.

Он — «нечто». Разум сам по себе.

— Я - Емельян! — заорало сознание, с ужасом ощущая разваливающиеся логические связи.

Пещера, в которой заблудился его разум, неожиданно осветилась едва видимым светом. Извилистый каменный лабиринт вытянулся длинным прямым туннелем к сияющему вдали пятну, мелькающему серыми картинками.

— Или я Пётр? — спросил он себя, всматриваясь в серый экран.

«Чёрт! Это же камера!» — мелькнула осознанная мысль и тут же исчезла, испуганная другой, пришедшей на смену.

— А где же клетка? — завопил безумный голос.

— Я - Емельян, и я был в клетке!

Через мгновение, а может, через вечность, свет погас. Он вновь почувствовал себя загнанным в ловушку зверем. Прислушиваясь к ощущениям, осознал, что забыл, кем был когда-то, потерял своё имя.

Лишь неосознанные, полуразрушенные образы, пихая друг друга, бродили неясными тенями в темноте, рассыпаясь на ходу, превращаясь в пыль отживших мыслеформ.

На мгновенье придя в себя, он ощутил болезненный тычок в спину.

— А с этим что делать? — раздался хриплый голос над головой.

Из заполненного болью тумана выдвинулась отвратительная жирная харя с желтыми гнилыми зубами, опухшим синюшным лицом и маленькими крысиными глазками.

— Вышвырнем на улицу. Не жилец он — сам подохнет.

Потом его куда-то тащили, больно ударяя спиной о ступени, тыча головой в полуоткрытые двери. Сквозь кровавую пелену изредка виднелось яркое солнце.

«Главное не показывать, что пришел в себя, — подумал он, но в этот момент рот самопроизвольно открылся.

— Царя казните, ироды, — завопила серая фигура, удаляясь в темноту пещеры.

Мелькающие стены невысоких уродливых домов потеряли очертания. Резкая боль обожгла тело, прогоняя остатки сознания. Его долго и усердно бьют, но он этого уже не чувствует.

Вселенная взрывается в огненном искрящемся водовороте, в который непонятная сила затягивает умирающее тело. Мир выворачивается наизнанку, разрывая человечка на микроскопические кусочки. Затем Мироздание, словно одумавшись, собирает распавшиеся клетки в кучу, спрессовывает в тяжёлый слиток и бросает вперед, в последний момент возвращая сознание.

«Как холодно-то, черт возьми! Безумно холодно… и откуда снег — до зимы ведь еще далеко?»

Ощущая под собой колючие кристаллики, Емельян открыл глаза и с удовольствием вдохнул холодный воздух.

«Царя казните, ироды!» — знакомый голос, сменив дикий вой внутри черепной коробки, постепенно сошел на нет.

В голове прояснилось, но тут же, словно гром среди ясного неба, загудело, завыло, заскрипело.

Заверещали тормозные диски.

Оставляя на снегу грязные полосы, машина вильнула в сторону и, разгребая бампером высокий сугроб, замерла.

— Какого лешего? — прохрипел Ванькин, выбираясь из засыпанной снегом машины.

Сугроб, приютивший профессорского четырехколёсного друга, вздрогнул, когда Илья, с трудом выталкивая дверь, вырвался на свободу.

Холодная лавина, устремляясь в тесный салон автомобиля, накрыла чертыхающегося профессора с головой.

Снаружи взревел рассерженный Геракл:

— Ааа!

Сквозь лобовое стекло показался солнечный свет.

Медведев не в первый раз наблюдал, как атлет берет вес, поэтому не удивился, когда машина, оторвавшись от земли, медленно выплыла из снежной ловушки. Послышался громкий выдох богатыря, ощутив удар колес о землю профессор повернулся, но никого не увидел.

Открыв дверь, он медленно вытащил поврежденную ногу из машины и тут же обнаружил атлета. Тот склонился над странно одетым молодым человеком.

Точнее, молодой человек был странно раздет: лохмотья, некогда бывшие подштанниками, едва закрывали то, что в старину называлось срамом. И были они его единственной одеждой.

Глядя на окровавленные тряпки, профессор перевел взгляд на оголенное тело и содрогнулся.

Едва затянувшиеся рубцы, окруженные гигантскими кровоподтёками, всклокоченная борода, рыжая от засохшей крови…

Приподняв голову, незнакомец взглянул на Медведева единственным глазом и, вымученно улыбаясь, зашептал:

— Интеллигент с хищником внутри? Слава богу! Я дома.

«Неужели Емельян?» — тут же вспомнив ночь, проведенную в камере с уголовниками, подумал Медведев.

Пылающий медный факел ниспадающих на плечи волос высветил милый образ Галины, поднявшись из глубин памяти, но тут же исчез, напуганный истошным криком бородача:

— Царя казните, ироды! Петра Третьегоо!

Кровавая корка на губах «царя» лопнула, из трещины на бороду закапала алая кровь, которую он стал быстро, словно собака, слизывать языком.

Тело дернулось, выгибаясь дугой, забилось в конвульсиях. Неожиданно блаженный успокоился.

Профессор замер, вглядываясь в незнакомое лицо. Он был уверен, что перед ним Емельян, несмотря на то, что внешне это был совсем другой человек. Медведев попытался представить мужчину без жуткой бордово-синей опухоли, закрывающей добрую половину лица, но ничего общего с Емельяном найти не смог.

— Тьфу ты, ну ты! — заворчал Ванькин. — Сумасшедший царь из ниоткуда — и сразу под колеса!

Здоровяк вдруг подозрительно посмотрел профессору в глаза, хлопнул себя по колену и возбужденно зашептал:

— Появился прямо из воздуха — как Потёмкин!

Медведев ошарашено молчал.

— Он что, один из них? — поинтересовался Илья.

«А может, это и не Емельян? — спросил себя профессор. — Ведь совсем не похож…»

Опухшие губы молодого человека шевелились, повторяя раз за разом: