Евгений Прошкин - Магистраль

— Тем, что прочитаем интервью с Киркоровым? — рискнула пошутить Рыжая.

— Тем, что некоему дяденьке, предположим, не достанется этого номера, и он не позвонит по объявлению, и не снимет квартиру, и не познакомится с некой тетенькой, и та не родит некоего гиганта мысли… или террориста… А восполнить его отсутствие система не сможет.

— Ни влиять на прошлое, ни разведывать будущее человек не вправе, — подытожил Иванов. — Какой же тогда в этом смысл?!

— В чем? — не понял инструктор.

— В наших синхронизаторах.

— Ну, в наших-то смысла как раз много. С их помощью мы добираемся до нарушителей и компенсируем их вторжения.

— Нет, я… — Иванов описал руками широкой круг. — Я не о том…

— А, вы о значении для цивилизации и тэ пэ?

— Вот именно, “и тэ пэ”.

— Я убежден, что это одно из самых вредных открытий, — признался инструктор. — Две тысячи сороковой год, в котором состоялось первое перемещение во времени, проклят всей Службой и каждым опером в отдельности. Беда в том, что синхронизатор слишком доступен. Вместо того чтобы его засекретить, о нем поспешили раструбить. Лет через пятьдесят атомные бомбы продаваться на базарах еще не будут. Через пятьсот, надеюсь, тоже. А синхронизатор… Цена на него в шестидесятых годах двадцать первого века равна трехмесячной зарплате школьного учителя.

Класс шумно выдохнул.

— Или он совсем ничего не стоит, или учителя там в большом порядке… — заметил один из курсантов.

— Частное владение синхронизатором запрещено, но… вы понимаете. В две тысячи шестьдесят пятом, по данным местных операторов, оборот составил около трехсот тысяч единиц. Большинство из них, к счастью, никогда не заработает. В основном люди приобретают их на всякий случай, для ощущения власти над судьбой. Блажен, кто верует…

Инструктор встал и прошелся вдоль доски. Зачем-то взял мелок, положил обратно, вытер пальцы о губку и, увидев, что испачкался еще сильней, удрученно покашлял.

— Вообще-то, вам крупно повезло, господа опера… Период активного применения пока только надвигается. Частота вторжений достигнет пика к две тысячи десятому, и в следующее столетие вряд ли снизится. Прибор попадет на черный рынок уже к концу сорокового года, сразу после изобретения. Тридцать — сорок лет — опасный возраст, особенно для мужчин: хочется что-то поменять в жизни. Иногда — саму жизнь… Сейчас рождаются те, кому в две тысячи сороковом будет около тридцати пяти. Первое поколение, получившее в руки такую игрушку. Ну как не воспользоваться, правда? Они вторгаются и в более ранние года, с целью повлиять на своих родителей, но это достаточно сложно. Даже полным кретинам понятно, что результат может не совпасть с ожиданиями.

Инструктор, щурясь, покачался на носках и вернулся за стол.

— Когда вы жили дома… — продолжал он, — еще до школы… когда ездили в транспорте, гуляли по паркам. Вы не думали о том, что среди вас находятся люди из будущего?

— Кто думал — тот лежит в психушке, — отозвалась Рыжая.

— И всерьез об этом не говорят. Значит, Служба пока справляется. Дальше будет тяжелее. Многие нарушители в наше время уже родились, и теперь у них есть возможность вторгаться не в папину-мамину жизнь, а в собственную. Самый простой вариант… и поэтому самый распространенный,… но, на мой взгляд, один из самых неумных… Так вот, способ в корне изменить свою судьбу — это…

— Простите! — неожиданно вклинился Иванов. — У нас сейчас перерыв, и мы…

— Серьезно? — Инструктор посмотрел на часы. — Надо же… Ладно, к этому варианту вернемся позже. А кто любит кино, тот должен сообразить сам.

— Тебе что, приспичило?! — зашипели на Иванова отовсюду, но инструктор уже поднялся и вышел из класса.

— Иван Иваныч! — воскликнул Олег. — Ты что здесь делаешь? Ты учишься или повинность отбываешь?

— Ничего я не делаю… — Тот вдруг улыбнулся. — И ты тоже. Разве нет?

— В каком смысле? — растерялся Шорохов.

— В прямом.

Олег было задумался, но вспомнил, с кем он разговаривает, и, чертыхнувшись, направился в курилку.

Шорох с досадой посмотрел на мигающую лампочку, и Олег лишь сейчас понял, как сильно она его раздражает — не двойника, а его самого, хотя разницы между ними не было.

Шорох пожал руку Лопатину и по-свойски чмокнул Асю, Олегу же он просто кивнул. Тот кивнул в ответ и машинально опустил недочитанный лист в прорезь уничтожителя.

Двойник выглядел изможденным и, похоже, здорово торопился.

— Василь Вениаминыч, я тут еще часа два проторчу, В смысле, он, — двойник показал на Олега.

— Откуда ты знаешь? — нахмурился Лопатин. — Ах да…

— Вот именно, — подтвердил Шорох. — Бумажки и Прелесть порезать может. Когда полы домоет. А мне бы сейчас… то есть ему… сгонять бы кой-куда. Работы, Василь Вениаминыч!… — Он провел ладонью по горлу.

— Не пойму я твоей логики, — заметила Ася. — Что ты пытаешься на этом выиграть? С синхронизатором все равно не опоздаешь.

— Первый день службы?… Посмотрю я на тебя через месяц, Прелесть. Субъективное время идет, и фиг ты его остановишь. Оно идет — и проходит… Можно двадцать лет прожить в одном году и в нем же состариться. Отдыхать мне положено или нет?! А вы тут бумажки кромсаете… Выручайте, Василь Вениаминыч! — взмолился он. — Дело простое: полная замена, прямо в роддоме. А?…

— Лучше я, — решительно произнесла Ася.

— Ну уж нет! — отозвался Олег. — Швабра на кого останется, на меня? Я бычки по полу не раскидывал. Справлюсь, Василий Вениаминович, не волнуйтесь.

— Орел… — буркнул тот, глядя почему-то не на Олега, а на двойника. — Показывай материалы.

Шорох протянул мини-диск в прозрачной коробочке.

— Задача из учебника, — сказал Олег, посмотрев на экран.

— Нехорошо это… — Василий Вениаминович снова снял шляпу и бросил ее на стопку серой бумаги. — Нехорошо и опасно.

— Как и все в нашей жизни, — изрек Шорох, Лопатин недоверчиво покосился на двойника, затем на Олега и сказал, неизвестно к кому обращаясь:

— Быстроты стал… философом.

У него на языке явно вертелись какие-то вопросы, но он терпел. Любой обмен информацией, даже на тему погоды, не мог не вызвать последствий, которые всегда негативны, — просто потому, что в “естественном ходе событий” они отсутствуют. Олег сознательно брал это определение в кавычки, уж очень оно ему не нравилось. Называть поток времени “бетонным столбом” было вроде бы удобней, но лишь на первый взгляд: пресловутый “столб” мгновенно возникал в воображении и тянул за собой мыслишки о бренности, тленности и полной предопределенности. Мысли, одним словом, не полезные.