Михаил Савеличев - Иероглиф

Пройдя через большой вестибюль с огромной грязной люстрой и занавешенными газетами высокими окнами, члены Общества протиснулись в узенький низкий проход, через который, скорее всего, гуляли только кошки и собаки бывших хозяев дома, и оказались в относительно светлой комнатке, изображавшей как бы кухню.

На еще вполне приличный ломберный столик с резными ножками и инкрустацией, прямо на ветхое зеленое сукно, повидавшее не одну тысячу покерных партий, была поставлена электрическая плитка с двумя нагревателями, подключенная к стоящему на полу аккумулятору. Столик еще украшали пустые и початые банки консервированной перловой каши с микроскопическими вкраплениями тушенки, грязные тарелки, чашки, ложки и большой кофейник с засохшей на дне гущей. Все это нагнетало здесь непереносимый аромат временщичества, убогости и несварения желудка.

- Убраться надо, - пробурчал Павел Антонович, сняв с себя дождевик и развесив его на распяленной высокой деревянной вешалке, которую Максим присмотрел для того, чтобы при удобном случае уволочь ее домой.

- Сегодня последний день, - напомнила Вика, выдавая тем самым того, кому было адресовано это поручение.

- Работы много, поэтому обедать, а, может, и ужинать будем здесь, объяснил Павел Антонович.

- Тогда надо было по дороге продуктов купить. Гадить в этом доме я больше не собираюсь, да и хочется чего-то более съедобного, чем в прошлый раз.

Усевшись на пол и привалившись к холодной печке, покрытой красивыми изразцами с изображениями пастушек и овечек, Максим сквозь дремоту прислушивался к их вялым препирательствам и никак не мог решить для себя, что лучше - убирать этот свинарник или удалиться в поисках пищи. Задачка была проста, и лишь затуманенные мозги не могли ее быстро решить. В здешней округе, дикой и заброшенной, магазинов давно не наблюдалось - никто не хотел отдавать пищу и одежду за здорово живешь или за пулю в лоб. Это была беда не только этих мест. Отток товарно-денежных отношений с периферии в центр, где эквивалентность обменов гарантировали пушки танков и автоматы солдат, наблюдался давно и повсеместно. Город стремительно сжимался в своих границах, превращаясь в довольно плотное, напичканное бронетехникой, поселение. Окраины оказались отданными на откуп пустоте и диким бандитам, пожиравшим друг друга. Ходить пешком здесь было категорически противопоказано, а водить машину Вика не умела.

- Ладно, - принял соломоново решение Павел Антонович, - ты, Вика, будешь убираться, а Максим сгоняет в магазин. Возражений нет? - Вика согласно закивала, а Максим с особой силой всхрапнул.

- Поднимайся, дружище, - пнул его Павел Антонович, и Максим с большим удовольствием вынырнул из сна, в котором какой-то несчастной девушке для исправления зрения пришлось прикрепить линзы к хитроумно изогнутым проволокам, установленным в просверленной для этого с обоих сторон челюсти. Вид этого несчастного создания с белыми от бельм глазами и кровоточащими ранами на щеках, откуда выходили стальные спицы, вызвал у Максима отвращение до горечи во рту. Он похлопал глазами, стремясь усилием воли загнать видение в самый темный уголок сознания, и с трудом поднялся с пола, порядком устав от навешанного на него железа.

Вика в это время отставила свой ноутбук на широкий подоконник, на котором стоял горшок с уже мумифицированной зеленью, и принялась брезгливо сносить банки в пустующую печку. Носила она не торопясь, по одной банке, приседала на корточки перед печкой, ставила банку на чугунную решетку, на которой когда-то горел уголь, и тяжелой кочергой проталкивала ее в самую глубь, словно опытный истопник - черные брикеты прессованного топлива. Максим и Павел Антонович перешли в другую комнату через вполне нормальную дверь. Из мебели ее украшал крепкий массивный стул с круглыми ножками и матерчатым сиденьем. Штор здесь не было, но скудный свет дождливого дня не очень-то разгонял тьму через грязные окна. Хотя и в этом мраке можно было заметить неподвижно лежащее тело. Освещение скрадывало одежду и пол человека, нельзя было сначала даже понять жив ли он. Только затем редкое слабое дыхание и подрагивающая белеющая рука, прикованная наручником к вделанному в стену кольцу, выдавали в нем живого. Покойники не имеют привычку дышать и разгуливать по дому, если их хорошенько не заковать в "браслеты". Человек лежал ничком, в очень неyдобной позе, наводящей на мысль, что либо он находится без сознания и ему все равно, как лежать, либо внутренние и внешние повреждения не давали ему возможности принять более естественную позу для сна.

Павел Антонович осторожно перевернул несчастного на спину, а потом они вместе с Максимом, подхватив пленника под руки, посадили его, прислонив к чугунному радиатору отопления. Человек не пришел в себя и безвольно завалился набок, и тогда они устроили его так, чтобы наручники хоть как-то удерживали его в сидячем положении. Стальное зазубренное кольцо со следами крови здорово впивалось в исцарапанное запястье, но боль от него, по-видимому, заглушалась какой-то более сильной болью, так как человек при этом даже не застонал. Максим почувствовал, что тот находится уже в сознании, но или пытается их перехитрить, дабы оттянуть продолжение, или боится открыть глаза и увидеть свое искалеченное тело. Хотя лицо его распухло и превратилось в один громадный синяк, все же можно было разобрать, что это мужчина, но его возраст скрылся под ссадинами и кровоподтеками. Облачен он был в относительно чистый черный комбинезон на пуговицах и в белые кроссовки на липучках.

- Эй, крестный, - похлопал Павел Антонович его по щеке и еле успел отдернуть руку от клацнувших зубов. Зубы у крестного сохранились в полном комплекте, и было как-то удивительно разглядеть их белизну на фоне этой подделки под негра. Сообразив, что больше нет нужды притворяться, он открыл залитые кровью глаза и сам сел более-менее прямо. Несколько долгих секунд Павел Антонович и пленник смотрели друг на другу, затем человек отвел глаза и заплакал.

Павел Антонович стал расстегивать пуговицы его комбинезона, и в раскрывающемся вороте засветилось холеное, упругое тело со слишком красиво прорисованными мышцами, выдающими анаболическую накачку. Тут не было ни синяков, ни царапин, и оно вопиюще не соответствовало избитому лицу. Человек поморщился от каких-то внутренних болей и громко вскрикнул, когда Павел Антонович одним рывком спустил верх комбинезона на его предплечья, из-за чего руки человека оказались плотно прижаты к телу. Скованная рука изогнулась под каким-то немыслимым углом, словно в ней оказалось два лишних сустава.

Максим пододвинул Павлу Антоновичу стул, и тот уселся напротив человека. Человек переводил глаза с одного на другого, видимо, решая, кто тут главный и с кого он может начать. Любопытно поведение людей в таких ситуациях. Вырванные из привычного, уютного мирка домов-крепостей, сонма телохранителей и любовниц, хорошей жратвы, наркотиков и алкоголя, иллюзорного ощущения всесилия и безнаказанности, они еще долго не верят, что ситуация раз и навсегда изменилась. Конечно, страх охватывает их, но за долгие годы жизни они научились подавлять его чрезмерной самоуверенностью и наглостью. На неопытных и слабых людей это производило впечатление. И дело было, конечно, не в выдающихся физических данных, а все в той же непомерной, ничем не сдерживаемой агрессивности. Люди, как правило, хорошо ощущают отсутствие тормозов в человеке, и это заставляет их, околдованных этим даром и способностью легко шагать по головам и трупам, или безоговорочно ему подчиняться, или бежать от него сломя голову. В тоже время, таких людей очень легко ломать - достаточно просто вырвать их из привычной среды и поместить в мир боли и страха, и почаще вытирать об них ноги. психологическая эволюция здесь поучительна - стремления снова применить свои штучки, отработанные на "шестерках" и продажных чиновниках, от угроз, ругани и попыток рукоприкладства к уговорам, лести, подкупу, и снова к угрозам. После этого обычно и происходит ломка. А до этого момента специалисту самое главное не показать ни взглядом, ни движением, нет, не страх, которого и так давно уже нет от надоевшей вереницы этих беззубых крыс, этих гнилых мухоморов, а - заинтересованность. Недобропорядочный гражданин не должен догадываться, а тем более знать, что его мучителям от него что-то нужно. При этом необходимо создать такие условия, которые бы полностью изгнали из его души даже робкие подозрения о целенаправленности созданной ситуации. Ведь самое страшное - оказаться игрушкой могущественных сил, над которыми не властен и цели коих не ведаешь. Нужного человека просто-напросто выводили за скобки жизни, которая не замечала отсутствия столь возомнившего о себе винтика, продолжала течь дальше, постреливая, взрывая, предавая, куда-то далеко, но по направлению к уже ясно слышимому водопаду всеобщего конца.