Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 2

В нише затихли. Я хозяйски поправил сбившийся ковер и поднялся по лестнице. Весь первый этаж был занят отделом Линейного Счастья. Здесь было царство Федора Симеоновича. Здесь пахло яблоками и хвойными лесами, здесь работали самые хорошенькие девушки и самые славные ребята… Здесь делали все возможное в рамках белой, субмолекулярной и инфранейронной магии, чтобы повысить душевный тонус каждого отдельного человека и целых человеческих коллективов. Здесь конденсировали и распространяли по всему свету веселый, беззлобный смех…

…но тут из коридора донеслись голоса, топот ног и хлопанье дверей… через вестибюль все шли и шли покрытые снегом, краснолицые веселые сотрудники… Я был ошеломлен и не заметил, как в руке у меня очутился стакан. Пробки грянули в щиты Джян бен Джяна, шипя полилось ледяное шампанское. Разряды смолкли, джинн перестал скулить и начал принюхиваться. В ту же секунду кремлевские часы принялись бить двенадцать.

— Ребята! Да здравствует понедельник!

Я вырвался из пелены искристого тумана и почти побежал к следующему повороту рукава галактики. Жутко мешалась сетка с техдокументацией и уцелевшим бубликом.

— Амуниция, — сказал я. — Полиция. Амбиция. Юстиция.

В пещере было по-прежнему пусто, а я жутко страдал о потерянном времени. Ни черта не успею, а завтра рыбозавод с непробиваемой КПП-системой.

Меня снова тормознуло. Мне показалось, что на этот раз я влип в жидкую и горячую карамель. Я ощущал себя жуком в янтаре, а каждый шаг мой исчисляется столетиями. С другой стороны, очень может быть, что мне уже удалось пропустить шефскую работу по уважительной причине. Я еле-еле передвинул ногу.

Эдик вдруг сказал:

— Всю зиму у нее цвели орхидеи…

— Гм, — сказал Роман с сомнением.

— Не стал бы Янус сжигать идеального попугая, — убежденно сказал Эдик. Витька встал.

— Это просто как блин, — сказал он.

У меня было такое ощущение, будто я читаю последние страницы захватывающего детектива. Пока они молчали, я лихорадочно суммировал, что же мы имеем на практике… закон этот остается справедлив в отдельности и для нормального мира… Точки разрыва.

Я вырвался в открытое пространство и, вспомнив студенческие младые годы, даже попытался пробежаться. Попытка получилась хилой. Сам себе я напомнил старикашку Эдельвейса, которого всегда несло по мировой линии его «ремингтона»… Да, не к темноте я его помянул: тени снова окружили меня.

— Народ желает знать все детали, — сказал Лавр Федотович, глядя на меня в бинокль. — Однако народ говорит этим отдельным товарищам: не выйдет, товарищи!

— Какого калибра? — рявкнул полковник.

— Хватать и тикать, — сказал Витька. — Я вам тысячу раз говорил, остолопам.

— Диспуты! — вскричал вдруг Панург, ударяя колпаком с бубенчиками об пол. — Что может быть благороднее диспутов? Свобода мнений! Свобода слова! Свобода самовыражений!

— Вуаля, — с горечью сказал Выбегалло, — ледукасьен куон донно женжен депрезан.[1]

— Народ… — произнес Лавр Федотович. — Народ вечен. Пришельцы приходят и уходят, а народ наш, великий народ пребывает вовеки. Но (как и всякий) он попался в сети Слов, чтобы в них плутать все безысходней: «Потом» и «Прежде», «Завтра» и «Сегодня», «Я», «Ты», «Налево», «Направо», «Те» и «Эти»…

Я сделал последний шаг и оказался в центре композитной пентаграммы. Я увидел наш институт, уходящий фундаментом в бездну знания, туда, где со скрипом проворачивалась в пасти Левиафана ось Колеса Фортуны. Я увидел наш институт, уходящий верхними этажами за горизонт событий. Я видел силовые поля воли и разума Федора Симеоновича, Кристобаля Хозевича, Жиана Жиакомо, видел Витьку и Романа, Эдика и Володю Почкина, окруженных эхом сомнений и сеткой синих разрядов их неудержимой энергии. Я видел путаные пустые блоки отдела Абсолютного Знания и клокочущую пустоту лаборатории Выбегаллы. Я видел нимб над блоком центрального процессора моего старого доброго «Алдана» и холодную бездушную мощь юного «Алдана-ЗМ», опоясанного кольцом зеркал Аматэрасу.

Но самым странным было то, что здание института наискосок, частично скрывая от глаз отдельные этажи, нарушая стройную картину, туманя ясное свечение, пронзала серая пирамида. Чем-то она напоминала мне детский радиоконструктор «Собери радиоприемник»: плотно подогнанные пластиковые кубики со скрытыми внутри транзисторами, конденсаторами, диодами и прочими элементами простейших радиосхем. Что-то щелкало и стучало внутри, и серые кубики ровно и плавно перемещались, как костяшки в игре «15». И казалось, что серая пирамида с каждым шажком коверкает белые стремительные линии. Или наоборот — белые линии оттесняют серые кубики…

Я всмотрелся. Родной вычислительный центр был совсем рядом. Мне безумно захотелось оказаться именно там. Времени ушло уйма, машина стоит. Ребята же скиснут, ожидая, пока я отработаю рыбозаводу. А так я, может, и успею расписать клеммы и оформить автозагрузчик…

Мироздание вокруг меня вздохнуло, спираль композитной пентаграммы сжалась часовой пружиной, со звоном распалась, и я увидел перед собой обтянутую ковбойкой спину Витьки Корнеева.

Глава третья

Чем ворон похож на письменный стол?

Я обрадовался ему как родному, хоть и заподозрил, что не зря он явился в машинный зал в столь неурочное время.

— Витька, — сказал я грозно, рассматривая одно из зеркал Аматэрасу, уже демонтированное и прислоненное к панели АЦПУ, — кефир в стакане ты сбродил? А может, экскурс по основам начертательного мироздания — тоже твоя работа?

Витька развернулся ко мне. Ехидная улыбка перечеркнула небритую физиономию.

— Это смотря что у тебя больше болит — живот или голова.

— У меня ничего не болит! — рявкнул я. — А вот у тебя сейчас заболит — живот или голова — смотря куда упадет авоська.

— Зря буянишь, — задумчиво сказал Витька, странно глядя на меня. — С кефиром я погорячился: ну поспал бы ты лишний час перед рыбозаводом, и — делу венец. А вот что ты про начертательное мироздание сказанул?..

И тут до меня дошло. Я даже сел на заваленный распечатками край стола. Начертательное мироздание как самая слабо известная область начертательной магии упоминалось в книге Я. П. Невструева «Уравнения математической магии». Упоминалось как высшая ступень оной магии. Описывалось оно системой вариативно-интегральных уравнений Гора-Желязны в анизотропном поле арт-потенциала Ройо-Уилана-Дали. Система квадратурных решений не имела и считалась медленно, поскольку содержала неопределимый параметр — «кси», — с легкой руки Кристобаля Хозевича Хунты названный «каприз». «Каприз» сводил на нет все попытки осуществить заклинание в режиме реального времени, уводя результат в неопределенно-туманное будущее. Поэтому дальше вульгарной материализации нарисованного яблока и привораживания девиц при помощи их портретов начертательная магия не пошла, породив только еще одну из лабораторий отдела Абсолютного Знания — лабораторию поиска Абсолютного Штриха.