Виталий Вавикин - Здесь похоронен «Я» (Мой рыжий электронный Иисус)

– Лейла, – Доунер пытается обнять ее.

– Знаешь, о чем я сожалею? – спрашивает она, сбрасывая с плеча его руку. – Каждое утро, просыпаясь с такими как ты, я лежу и ненавижу себя, но не за то, что было ночью. Я ненавижу себя, потому что знаю, пройдет день другой, и я снова захочу дать вам шанс. Еще один шанс. И все будет еще хуже, чем прежде.

– Это не так, – говорит Доунер.

– Правда? – Лейла закуривает и просит его протянуть ей ладонь.

– Зачем? – спрашивает Доунер.

– Просто доверься мне, – она улыбается. – Я же доверяюсь тебе. Отдаю тебе все свое тело, а что же ты? Боишься доверить мне свою ладонь? Всего лишь ладонь, Доунер. – Она затягивается сигаретой и ждет.

– Я же не тушу о тебя свои сигареты, – говорит Доунер, почему-то не в силах оторваться от разгорающегося красного угля.

– Верно, – говорит Лейла. – Ты просто берешь и трахаешь меня, а это, по-моему, намного хуже. Так что заткнись и дай мне свою руку.

– Нет.

– Я сказала: дай руку! – Они дерутся в кровати. Доунер вскакивает на ноги, чувствуя, как по расцарапанной щеке течет кровь. Лейла лежит и смеется.

– Тебе нужно лечиться, – говорит он ей.

– Мне нужно найти сигарету, – говорит она. – Ну же, не стой, как истукан. Помоги мне, пока не пришлось вызывать пожарных. – Они снимают с кровати одеяло и простыни. Сигарета тлеет, прожигая одну из подушек. – Все из-за тебя, – говорит Лейла, потирая краснеющую от пощечины щеку. Доунер начинает одеваться. – Куда ты? – спрашивает она.

– Ухожу.

– И больше никогда не захочешь меня?

– Может быть позже.

– Сейчас.

– Пошла к черту.

– Да я уже там, Доунер, – смеется она. – Ты разве еще не понял? Мы все уже там!

– Что вы можете сказать о Лейле? – спрашивает Доунера Вайд.

– Думаю, она хороший сотрудник, – осторожно говорит Доунер.

– Оден думает иначе, – говорит Вайд. – Вы видели руки Лейлы?

– А что не так с ее руками? – Доунер изображает удивление.

– Оден говорит, что это она сама делает с собой.

– Сама?!

– Вы знаете о том, кто ее брат?

– Нет.

– Перекати поле.

– И что?

– Вы представляете, какую славу составит техническому отделу по обслуживанию киндридов работник с подобной репутацией?!

– Я не пойму, – говорит Доунер, – вас беспокоят руки Лейлы или ее брат?

– Все понемногу, – кивает Вайд. – Все понемногу…

– Ваше предложение все еще в силе? – спрашивает Доунер, перед тем как забраться в спасательную шлюпку.

– Какое предложение? – спрашивает капитан.

– Бутылка скотча из личных запасов, – улыбается Доунер.

Спустя час он плывет в открытом космосе, наблюдая, как удаляется «Прайд». Один. Пытаясь не думать о тех пяти процентах, от которых сейчас зависит его судьба. Все относительно. Даже жизнь. Даже ожоги на руках. И где-то в бесконечной мгле Оден улыбается ему. Затягивается сигаретой и выдыхает струи синего дыма через нос. И дым этот заполняет спасательную шлюпку. И Доунер погибает. Погибает, слушая смех Одена… Но это всего лишь скотч. Хороший скотч. И смех Одена – это вовсе не смех Одена. Это смеется он сам – Доунер. Смеется над собой. Смеется над Оденом. Смеется над Вайдом и Лейлой. Особенно над Лейлой. Есть ли в этом мире такое понятие, как судьба? И если есть, то насколько ядовито ее жало? Спросить бы об этом память предков, да вот только в спасательной шлюпке не нашлось места для киндрида. Так что, если и спрашивать, то самого себя или всепроникающую вселенскую тьму, бесконечный мрак. Доунер протягивает руку и прикасается к холодным стеклам. «Вот тебе, Вселенная, моя рука! Зажги свою сигарету и оставь пару новых шрамов!». Но вселенная молчит. Ей все равно. Да у нее даже и рук-то нет! И Доунер смеется. Допивает скотч и смеется…

Падение. От перегрузок желудок выворачивается наизнанку. Спасательная шлюпка ломает деревья, ударяется о скалы и переворачивается. «Главное не отключаться», – думает Доунер, но тьма неизбежно подкрадывается к нему. Глаза закрываются. Доунер пытается выбраться из шлюпки на ощупь. Шарит руками по искореженной обшивке, но тело становится ватным. Темнота осязаема. Она заполняет мир, и в ней можно лишь плыть. Задержать дыхание и искать выход. Выход, который представляется далекой точкой света. Слишком далекой, чтобы можно было надеяться добраться до нее. А надежды, это как кровообращение. Как только сердце перестает качать кровь, то мозг начинает умирать. Пять минут и повреждения могут быть уже необратимы. Так же и без надежд. Ценности и желания отмирают и, чем дольше это продолжается, тем меньше шансов вернуть все обратно. Никаких шансов. Остается лишь инстинктивно двигаться вперед, как растение, которое поворачивается к свету.

– Я жив? – спрашивает Доунер, приходя в сознание. Чернокожий дикарь падает на колени и пятится к выходу. Доунер смотрит на него и ни о чем не думает. Лучи света пробиваются сквозь многочисленные щели. «Где я?» – думает Доунер. Зеленые листья прилипают к его обнаженному телу. Порезы и синяки болят, но, кажется, ничего не сломано. Доунер поднимается на ноги, натягивает брюки и выходит из хижины. Яркий свет далекой звезды слепит глаза. Полсотни дикарей падают на колени и кланяются своему божеству, спустившемуся с неба на огненной колеснице. «Съедят или возведут в ранг святого?» – думает Доунер. Дикари молчат. – Мой корабль, – осторожно говорит Доунер. – Мне нужен мой корабль. – Дикари кивают. Большая птица с пестрым хвостом вылетает из чащи леса и садится на землю возле Доунера. Дикари вздыхают. По голубому небу плывут белые облака. – Я, пожалуй, пойду, – говорит дикарям Доунер. Осторожно делает шаг в сторону леса. Еще один и еще. Дикари поднимаются на ноги и идут за ним следом… Позже, где-то в кустистой чаще, недалеко от журчащего ручья, Доунер опускается на колени и умывает лицо. Вода холодная и чистая. Дикари молчат, столпившись за его спиной. – Корабль, – снова говорит им Доунер. – Где мой корабль? – Дикари кивают, ждут, когда он отойдет от ручья, опускаются на колени и умывают лица. – Лучше бы вы меня не спасали, – говорит Доунер. Он бродит по лесу до позднего вечера, а после возвращается в хижину, где очнулся. Исколотые колючками ноги болят. Глубокие порезы, полученные во время аварии, воспалились и начинают гноиться. «Завтра нужно будет обернуть чем-нибудь ноги», – думает Доунер. Когда-нибудь он все равно найдет свою шлюпку. Главное, чтобы до того момента дикари не передумали и не зажарили его. Родившийся в сознании запах жареного мяса напоминает о голоде. – Еда, – говорит Доунер, выходя из хижины. Дикари молчат. Стоят на коленях и смотрят на него своими черными глазами. – Еда, – Доунер пытается объясниться жестами. – Да ну вас к черту! – говорит он и ходит по деревне, в поисках пищи. В одной из хижин, в сплетенной из веток корзине, лежат какие-то фрукты. «Интересно, – думает Доунер, – едят ли боги этих дикарей? А если нет?». Он выходит из хижины, слушая, как урчит пустой живот. Дикари охают. «Теперь точно съедят!» – думает Доунер. Чернокожая женщина, не поднимая головы, ползет к нему на коленях. Он принимает из ее рук спелый плод и осторожно впивается в сочную мякоть зубами. Дикари ждут. – Не плохо, – говорит им Доунер. Дикарка пятятся. – Не плохо, – Доунер улыбается, и дикари, успокоившись, улыбаются ему…