Юрий Тупицын - Инопланетянин (сборник)

Лицо Серлина окаменело, а светлые глаза стали похожи на льдинки.

— Вы хотите сказать, что я это сделал специально? — зловеще спросил он.

Некоторое время Хойл мерялся с ним взглядами, потом рассмеялся:

— Как вам могла прийти в голову такая глупость? Другое дело, что мне просто обидно.

Серлин мгновенно оттаял:

— Это я понимаю. Хотите реванш?

— А если я вас обгоню?

— Это мы посмотрим. Только я передохну, не возражаете?

Рене не возражал, поэтому Серлин выбрался из воды и уселся рядом. Сгоняя ладонями воду с массивного торса, Серлин поглядывал на соседа. Глаза у него были такие светлые, что радужка плохо контрастировала с белком глаза. Хойлу подумалось, что по таким вот светлым глазам очень трудно определить и характер, и настроение человека. То ли дело, когда глаза черные! Тут все на виду, все читается, как в открытой книге: грусть, гнев, любовь или подозрительность.

— Вы ведь не датчанин?

— О нет.

— И не немец, — продолжал гадать Серлин, — не похожи и на англичанина. Наверное, вы из России, там множество самых разных человеческих типов.

Рене засмеялся:

— Не угадали. Я канадец.

Серлин махнул рукой:

— Не могу понять, почему канадцы не любят играть в шахматы?

— Я люблю.

В прозрачных глазах Серлина мелькнуло подобие насмешки, той самой снисходительной насмешки, которая неизбежно сопровождает взаимоотношения профессионала и дилетанта. Он даже хотел сказать что-то, скорее всего о шахматах или о себе, но передумал и сообщил:

— Я передохнул.

— Тогда вперед!

Рене не составило большого труда повторить спектакль-соревнование. Со старта он вышел вперед, потом позволил Серлину догнать себя и, наконец, изобразить напряженнейшую борьбу за каждый сантиметр на финише. Их руки одновременно коснулись стенки бассейна. Серлин тяжело переводил дыхание, лицо его было сердито.

— По-моему, ничья? — осторожно спросил Рене.

Датчанин мгновенно просиял.

— О’кей! Я думал, вы будете спорить. Мы можем повторить, — предложил он великодушно, хотя нетрудно было догадаться — большого удовольствия ему третий старт не доставит.

— Не стоит, — столь же великодушно отказался Рене и с легкой улыбкой добавил: — Ничья с таким гроссмейстером, как вы, разве это не почетно?

— Вы меня знаете?

— Разумеется. По-моему, вы недооцениваете свою популярность.

Серлин нахмурился. Нет, он не обиделся на Рене, его слова были ему приятны. Просто Серлин переживал полосу неудач в своем шахматном творчестве. Дело было не в отсутствии шахматного таланта, а в чрезмерной азартности, в неумении собраться и держать спортивный режим. Не каждому дано быть Капабланкой, а он, увы, после первых по-настоящему блестящих успехов возомнил себя равным гениальному кубинцу. Теперь приходится расплачиваться за легкомыслие и даже заниматься плаванием по совету врача-психолога.

— Шахматисты — не боксеры и не футболисты, — сказал он вслух, — их знают не все, а только любители шахмат. Да еще газетчики.

Он покосился на Хойла и с неожиданной проницательностью спросил:

— Вы репортер?

— Угадали, — не стал скрывать Рене.

— Надолго к нам?

— Это зависит от вас.

Серлин задержал на журналисте взгляд, и Рене подумал о том, как трудно догадаться, о чем думает человек, когда у него такие светлые глаза.

— Предупреждаю, — в голосе гроссмейстера появились холодные нотки, — я не даю никаких официальных интервью. До ближайшего шахматного турнира.

— Но мне нужно от вас совсем не интервью.

— Что же вам нужно? — не без любопытства спросил Серлин.

Ведя этот разговор, Рене с интересом разглядывал плотного рыжеватого мужчину с добродушным и даже глуповатым лицом, сидевшего напротив них. Тело у рыжего было хотя и грузноватое, но тренированное, судя по форме плеч и посадке головы, в недалеком прошлом он занимался или боксом, или борьбой. Плавки у рыжего наимоднейшие: с рисунком, кармашком и широким поясом. В таких плавках проще простого спрятать микроаппаратуру для звукозаписи и фотографирования, если бы это вдруг понадобилось.

Рене улыбнулся:

— Мне хотелось сыграть с вами в шахматы. Я ведь имею право на реванш? Вот мне бы и хотелось перенести его из воды на шахматную доску.

Серлин смотрел на него недоверчиво и оценивающе.

— Если откровеннее, то я бы хотел услышать ваше мнение о моих шахматных способностях. Стоит ли мне дальше проводить вечера за разбором партий и учебниками по дебютам? Ну а после того как вы оцените мои способности, можно будет и посоревноваться. С соответствующей форой, разумеется.

— Что ж, позвоните мне вечером. Если не произойдет ничего экстраординарного, я устрою вам экзамен.

— А достигнет ли ваших ушей мой телефонный звонок? — усомнился Хойл.

— Что, уже пробовали звонить? Разумеется, я вынужден принять меры к тому, чтобы меня не беспокоили. Но я позабочусь, чтобы все было в порядке. Простите?

— Рене Жюльен Хойл, — представился журналист, — если не возражаете, просто Рене.

Из бассейна они вышли вместе. Серлин предложил воспользоваться его машиной, но было видно, что это не более чем обычная любезность, которую порядочные люди отклоняют. Хойлу очень хотелось выглядеть в глазах Бенгта порядочным человеком, а поэтому скрепя сердце он отказался.

Глава 5

Приостановившись, чтобы купить завтрашнюю газету, Рене незаметно оглянулся и вздохнул. Нет, он не ошибся, шагах в тридцати позади, у витрины, торчала рыжая голова того дюжего парня, который так внимательно разглядывал его в бассейне «Бишлет», когда он знакомился с Бенгтом Серлином. Хвост? Как бы то ни было, ни к чему тащить его к загородному дому Серлина. Хорошо, что до встречи остается еще добрых полтора часа, есть время подумать и что-то предпринять. Впрочем, полтора часа для такого остолопа, да еще и рыжего, — это слишком, хватит на него и тридцати минут. А пока можно спокойно побродить по городу, понаблюдать за чужой, незнакомой жизнью. Можно, да не хочется. Чтобы казаться спокойным наблюдателем или беззаботным туристом, нужен специфический настрой. А уж какой тут настрой, когда мысли сосредоточены на встрече с Серлином!

Побродив по Строгет, Рене направил свои стопы в «Тиволи», на эту ярмарку добропорядочных, стандартно-скучных развлечений. Мужественно проходя по всем семи кругам тиволийского рая, которые с не меньшим основанием можно было бы назвать и адом, Рене внутренне посмеивался. Посмеивался и с некоторой грустью думал о том, что мудрое человечество, проявив чудовищную изобретательность при сотворении средств убийства и разрушения, проявило полную беспомощность в сфере удовольствий и забав. Хотя в массе своей люди жаждут развлекаться куда больше, чем покорять космос или копаться в утробах атомов с помощью лазеров и синхрофазотронов. Право же, дикари, всякие там папуасы, пигмеи и бушмены умеют развлекаться естественней и полезней.