Мартин Кэйдин - В плену орбиты
- Ну и что? - заартачился Пруэтт.- Что плохого, если я буду стараться достичь совершенства? Черт побери, Эд, ведь учебники пишут именно такие, как вы. Если учебники ни к черту не годятся, чего ради мы их зубрим?
- А кто сказал, что учебники не годятся?
- Да вы же, только что,-удивленно сказал Пруэтт. Лайонз осушил бокал и протянул его Пруэтту, чтобы тот налил еще.
- Учен ты больно, сынок, и слушаешь не очень внимательно. Я сказал, что учебники-хорошее дело, но до поры до времени. А потом наступает момент, когда надо переходить в следующий класс.
- В какой еще класс?
- Учебники со всем, что в них написано, должны стать твоей второй натурой, как я уже говорил. Об этом не думаешь; это становится как бы... ну, скажем, таким же естественным, как ходьба. Ты же не думаешь о сохранении равновесия, когда ходишь; ты просто идешь, и все. Но всякий ребенок должен научиться ходить. Верно?
Пруэтт молча кивнул.
- Вот и хорошо! Значит, ты уже начинаешь соображать. А затем уже до конца своей жизни ребенок- мальчик-мужчина больше не думает о сохранении равновесия, когда ходит или бегает. Даже в болезненном состоянии, когда голова закружится, например. Он не старается сохранить равновесие. Это становится рефлексом, инстинктом. Вот чем для тебя должен стать полет, если ты хочешь чего-то добиться, а не просто по-ученически водить самолеты.
Он помахал зажатым в руке бокалом перед носом Пруэтта, тот вылил из бутылки остатки вина и сделал знак официанту принести еще.
- Что ж, я рад, что хоть в отношении доброго вина ты проявляешь здоровый инстинкт,-сказал Лайонз.- Вот мы говорили об учебниках, и ты понес чепуху о ветеранах, которые их написали. Тут-то ты и ошибаешься, Кипяток.
Пруэтт поморщился.
- Твоя ошибка в том, что ты принимаешь учебник за конечную истину. А он и рядом не лежал с этой истиной и никогда не станет ею. Потому-то мы все переписываем их, меняем, дополняем. Ведь до сих пор превосходные летчики, налетавшие по двадцать тысяч часов, гибнут и гибнут, и учебники ни в чем не могут им помочь. Учебники, мой юный друг, они дают общее направление. И то лишь до определенной точки, - а уж дальше ищи дорогу сам. И твоей партой становится кабина самолета.
Он поднял кверху палец, и Пруэтт задрал голову.
- Вот-вот, правильно, - ласково сказал Лайонз. - Там, только там настоящая школа.
Потом они поехали на аэродром, где Пруэтт оставил свою машину. Он уже было захлопнул дверцу, когда Лайонз поманил его.
- Сколько тебе еще осталось до явки на службу? спросил он.
- Примерно шесть-семь недель, - ответил Пруэтт.
- Времени маловато, но можно попытаться кое-что сделать до твоего возвращения к этим железным уродам, на которых вы там летаете.
Лайонз задумался; Пруэтт молча ждал, что он скажет. Наконец Лайонз посмотрел на него в упор.
- Приезжай-ка завтра утром,-сказал он.-Будь здесь в шесть... ровно.
Пруэтт не успел раскрыть рта, как машина Лайонза с ревом унеслась.
"Долгий же был сегодня день,- размышлял он по дороге домой.-"Кипяток" Пруэтт. Да, Лайонз яснее ясного дал понять, что я еще совсем молокосос. Черт побери, умеет же летать этот старик!"
На другое утро он был на аэродроме в половине шестого, Еще до приезда Лайонза Пруэтт вывел "Стирман" из ангара. Он промыл отстойник и тщательно осмотрел самолет. Когда Лайонз подошел к ангару, Пруэтт низко поклонился и произнес нараспев:
- Приветствую тебя, о Учитель! Твой ученик ожидает тебя.
Лайонз улыбнулся ему.
- На лету хватаешь, Кипяток. По крайней мере ведешь себя как надо.-Он посмотрел на "Стирман".- Все проверено?
-- Самолет готов.
- Хорошо. Зато я не готов. - Он кинул Пруэтту связку ключей.-Открой кабинет и приготовь кофе. С этого надо начинать, если хочешь стать настоящим летчиком.
И он исчез в ангаре.
Шесть недель Лайонз муштровал Пруэтта. Он не давал ему спуску ни в чем, не принимал никаких отговорок, орал и ругался при малейшем нарушении приказов.
Он был беспощаден и умел своими стариковскими колкостями доводить Пруэтта до белого каления. А когда это случалось и Пруэтт начинал багроветь от ярости, он вытягивал шею и, заглядывая Пруэтту в глаза, говорил голосом, жестким, как наждачная бумага:
- Что с тобой, Кипяток? Обижаешься? Ну да, ты же великий летчик! Ты знаешь все на свете! Может,-фыркнув, добавлял он,-ты сам хочешь меня поучить? Попробуй, Кипяток, а?
И всякий раз Пруэтт вовремя умерял свой пыл и не доводил дело до перебранки. Он понимал, что это тоже элемент его закалки, как и все остальное. Лайонз подзуживал его при всяком удобном случае как на земле, так и в воздухе. Как-то после выполнения серии фигур он довел своего ученика до того, что тот чуть не задохнулся от ярости.
Лайонз тотчас передал ему управление самолетом.
- Ладно, Кипяток, раз уж ты сегодня такой зверь, посмотрим, как ты справишься...
Он с блеском и в невообразимом темпе выполнил несколько труднейших фигур и велел Пруэтту повторить их с абсолютной точностью. Пруэтт попытался, но потерпел неудачу - он весь горел от злости. Он сорвал гнев на самолете, и тот, конечно, шкандыбал, как грузовик по плохой дороге. Лайонз то и дело выражал свое отвращение-он хватал ручку и принимался с силой дергать ее взад и вперед, так что ручка Пруэтта бешено дубасила его по бедрам и коленям.
Наутро Пруэтт обнаружил, что ноги у него все в синяках и ссадинах. К удовольствию Лайонза, Пруэтт подошел к нему в кабинете и потребовал разговора начистоту. Он спросил своего наставника, намеренно ли тот изводит его, старается привести в ярость.
- С чего это ты взял? - подозрительно ласково спросил Лайонз.
- Ас того, черт бы вас побрал, что вы всегда передастете мне ручку после нашей стычки и требуете, чтобы я выполнял все эти фигуры, хотя чертовски хорошо знаете, что хуже момента...- он внезапно смолк.- Понял я в чем дело,-закончил он спокойно.
- Что ты понял?
Пруэтт выглядел нашкодившим мальчишкой.
- Да, жало у вас отточенное.
- У меня?-удивился Лайонз.
- Да, да, у вас. У вас, старый озорник! Теперь я понимаю, как вы надо мной издевались все это время. Да вы просто из кожи вон лезли, только бы взбесить меня!
- И, как ты заметил...-Лайонз вогнал жало поглубже,- мне это совсем неплохо удавалось. Что же ты еще сегодня усвоил, Кипяток?
- Вы и сами прекрасно знаете, что я усвоил.
- Верно, Кипяток. Ты даешь волю гневу и уже себя не помнишь. Ты становишься просто ослом, забываешь, что ты умелый летчик. А самолет ты вел так, будто пинал собаку, которая пустила тебе струю на новые брюки. Если ты допустишь такое в бою, быть тебе покойником, Кипяток,-сказал он медленно, не повышая голоса.-Успокоишься навеки.
Пруэтт плюхнулся на стул и махнул рукой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});