Михаил Немченко - Только человек

Мальчишки, мальчишки, отчаянный народ… Когда-то вы забирались в трюмы кораблей, отплывающих к неведомым берегам. Потом корабельные трюмы сменились крышами и подножками идущих на фронт поездов. Потом космическими лайнерами, куда вы тоже не раз ухитрялись забираться. А в начале двадцать первого века вдруг вспыхнула эпидемия побегов в будущее.

Ну, эпидемия — это, пожалуй, слишком громко. Как свидетельствуют документы того времени, во всем мире было зафиксировано около четырехсот пятидесяти побегов. В общем-то не так уж много — в среднем по одному беглецу на пятнадцать миллионов землян. Несколько десятков коконов было найдено сразу же, по горячим следам, и «путешественники во времени», лежавшие в них, были благополучно возвращены к жизни. Но остальные продолжали лежать где-то в потаенных гротах, пещерах, заброшенных штольнях…

Считалось, что все они безнадежно мертвы. И лишь когда спустя целую эпоху удалось оживить мальчишку из случайно обнаруженного кокона, по всей Земле начались энергичные поиски с применением новейшей аппаратуры.

Да, наделали они дел, эти коконы… Хотя создатели их меньше всего были в этом повинны. Цель исследователей из Всемирного Центра космической медицины была совершенно конкретной: найти надежный способ сохранения жизни и транспортировки на Землю тяжело заболевших космонавтов. Тех, кого окажется невозможным излечить в звездных рейсах и на дальних планетных станциях. Именно для этого и предназначалась разработанная группой химиков, врачей и биоинженеров «капсула биоконсервации», прозванная потом в просторечии коконом.

Управляться с коконом было предельно просто. Даже опасно раненный или заболевший космонавт мог при необходимости «законсервироваться» без посторонней помощи. Для этого надо было только лечь в капсулу и нажать кнопку. Все остальное совершалось автоматически: и герметизация захлопнувшейся крышки, и криоинъекция, в считанные секунды охлаждавшая тело, и мгновенное заполнение капсулы анабиозной массой из вделанного в дно резервуара.

Эта густая клейкая коричневая масса и была главным чудом. Сколько десятилетий считалось аксиомой, что полностью подавить активность ферментов можно лишь при глубоком замораживании организма. Но «анабиозное желе» в коконе, всасываясь в кровь и пропитывая ткани, подавляло эту активность и усыпляло клетки при температуре на полградуса выше нуля! Наперекор всем теориям анабиоз был достигнут без вторжения в рискованную зону замораживания. Причем идеальным теплоизолятором являлась сама анабиозная масса.

Коконы быстро получили самое широкое распространение. И не только в космосе, но и на Земле. Оказалось, что «временное небытие» помогает при лечении многих болезней, особенно у пожилых людей. Возникли целые анабиозные клиники. Туда помещали и больных, надежные средства для лечения которых вот-вот должны были появиться. Нередко, пока завершалась разработка нового многообещающего лекарства, такие больные ждали в коконах по пять-шесть лет.

Но не больше. Создатели «капсулы биоконсервации» опасались, что уже на седьмом году могут возникнуть трудности при возвращении больного к жизни. Однако нашлись ученые, не разделявшие этих опасений. Разгорелась дискуссия.

Спор шел о том, допустимо ли продлить предельный срок пребывания больных в анабиозе еще на несколько лет. Но один известный биофизик, выступая в дискуссионной видеопрограмме, высказал мнение, что возможности коконов вообще недооцениваются и что, если поместить в «капсулу биоконсервации» не больного, а безукоризненно здорового и, главное, молодого человека, — его при благоприятных условиях, вероятно, можно будет оживить даже через много десятков лет.

Разумеется, это было всего лишь предположение, именно так оно и было всеми воспринято. Но, увы, на планете Земля проживали еще и мальчишки, бедовые и отчаянные мальчишки, бредившие фантастическими приключениями. Уже спустя несколько дней со складов и из клиник стали исчезать коконы…

Те, кто в старину пытался переплывать океаны на плотах и в утлых лодках, имели куда больше шансов уцелеть, чем юные безумцы, очертя голову бросавшиеся в океан времени, чтобы доплыть до сказочных чудес грядущего. Но лобастый узкоплечий мальчишка, лежавший сейчас за прозрачной стенкой, судя по всему, был одним из тех немногих, кому довелось доплыть. Он еще не дышал, и веточки манипуляторов еще счищали сего каменно застывшего тела остатки студенистой массы, но приборы на пульте перед креслом Гусева уже свидетельствовали, что клетки начинают оживать.

Вечером воскресающий сделал первый вздох. Температура была пока на четыре градуса ниже нормальной, но сердце билось ровно, кровообращение после переливания и введения гемостимуляторов полностью восстановилось. И, убедившись, что все идет хорошо, Гусев покинул реанимационный зал, передав дежурство роботам.

Когда он пришел через три дня, камера киберреаниматора была задернута голубым занавесом. Мальчишка спал на низком белом ложе у стены. Пушистый розовый халат оттенял бледность лица, но это было уже лицо выздоравливающего, вернувшегося к жизни человека.

Едва Гусев подошел к своему креслу, мальчишка открыл глаза. Несколько секунд он смотрел на Гусева каким-то неосмысленным, словно невидящим, взглядом — и вдруг рывком поднялся на локтях.

— Где я?.. — выдохнули губы.

— Разве ты первый раз открыл глаза?

Мальчишка отрицательно покачал головой.

— Эти роботы… Кормили меня, давали лекарство, по ничего не отвечали… — Он с усилием встал со своего ложа, порывисто шагнул к Гусеву, но сделать второй шаг ему что-то мешало.

— Тут вроде стенки, — сказал Гусев. — Дальше тебе пока нельзя. Адаптация…

— Где я? — повторил мальчишка.

— Далеко от дома, — Гусев опустился в кресло, стараясь держаться подчеркнуто спокойно. — В общем, посылка получена.

— Какая посылка?

— Та, в которой ты себя послал, не спросив, правда, согласия адресата. Впрочем, и адрес был весьма туманным. Между нами говоря, посылка чуть не затерялась на почте. Но ее разыскали. И, как видишь, вскрыли.

— Но… какой сейчас год?

— Цифра тебе ничего не скажет: теперь совсем другой отсчет. А сколько лет тебе было там, в той жизни?

— Четырнадцать… В 2023-м…

— Значит, сейчас тебе в некотором роде четыреста тридцать шесть.

— Четыреста?! — в этом восклицании, в широко раскрытых мальчишеских глазах были и восторженное изумление, и испуг, и недоверие.

Не сводя глаз с Гусева, мальчишка молча сел на свое ложе, весь напрягшийся, разом неуловимо повзрослевший. Может быть, впервые ожгла мысль о невозвратности потерянного? Или еще не пришел в себя от этой громом грянувшей невероятной цифры?..