Владимир Михановский - Путь Каравеллы

"Сон" обладал еще одной особенностью. Человек, поначалу затронутый им словно бы слегка, чуть-чуть, постепенно все более погружался в обморочное состояние, увязал в нем. Так увязает неосторожный путник, провалившийся в болото.

В первое время тот, в котором поселился "сон", еще ходил, работал, но движения его становились все более медленными, неуверенными, а речь сбивчивой и невнятной. Голос начинал звучать глуше, память слабела, и наконец человек засыпал.

Только Тобор держался молодцом - пластинки ничего не могли с ним поделать. Трудно представить, что бы люди делали, если бы белковый не координировал и не направлял в единое русло усилия ослабленного экипажа.

Первым вышел целиком из строя штурманский отсек. Вышел, несмотря на героические усилия экипажа. Компьютеры и прочая аппаратура приходили в негодность быстрее, чем люди успевали восстановить их. Рубка буквально кишела пластинками, и ее по приказу капитана заклинили.

Однако все двигатели "Каравеллы" еще до этого печального события удалось вывести на полную мощность, и корабль шел, не рыская и не меняя курса.

После того как штурманский отсек вышел из строя, пластинки стали проявлять особый интерес к аннигиляционному отсеку. Чем это чревато для "Каравеллы" - понимал каждый: взрыв в отсеке уничтожил бы весь корабль.

Зря помещали пластинки в баки для антивещества: как оказалось, выбраться для них оттуда - пара пустяков. Но теперь дело обстояло наоборот: пластинки, словно подчиняясь незримой команде, стремились проникнуть к аннигиляторам.

С помощью Тобора и манипуляторов каравелляне на живую нитку соорудили защиту вокруг аннигиляционного отсека, но это была скорее проформа: пластинки проникали сквозь нее, как нож сквозь масло.

Наступил час, когда на огромной "Каравелле" из бодрствующих осталось только пятеро: Суровцев, Логвиненко, Луговская, Либун и Ольховатский.

Когда они собирались в огромной и теперь казавшейся пустынной кают-компании, то чаще всего слушали Логвиненко. Он снова и снова рассказывал о последних видениях штурмана, которые предшествовали его засыпанию.

Эти видения обсуждались и раньше всем экипажем, но единого мнения выработать не удалось.

Два светила - это двойная бета Лиры, как авторитетно подтвердили астрофизики. И это, как заметил Суровцев, - единственное, что было ясно. Все остальное ставило в тупик, давая пищу для разного рода догадок и предположений. Предположим, штурман мысленно, с помощью "магического кристалла", способного проецировать образы на мозг воздействуемого объекта, попал на планету двух солнц. Почему же он не мог коснуться ни почвы планеты, ни единого предмета на ней?

Что означала странная роща, лишенная листьев, и летающие над нею живые существа либо аппараты? И какой смысл заключен в молниях, которые не убивают, касаясь тех, кто летает?

Если во всем этом заключается предостережение или угроза, то в чем она состоит?

- Каюсь, я в первый раз ему не поверил, - рассказывал Логвиненко. - Не то чтобы не поверил, а решил, что Валя пересказывает мне свои галлюцинации. И попытался отвлечь его легким разговором. А потом понял: это никакие не галлюцинации, а картины, индуцированные пластинками...

Либун желчно сказал:

- Сожрали бы они уж весь корабль, и делу конец!

- Ах, Феликс, Феликс, - покачала головой Аля. - А я-то считала вас настоящим мужчиной!

Не было дня, чтобы Аля не навещала уснувшего Валентина. Их любовь, нежная и чистая, среди стольких несчастий не могла не трогать. И вот теперь он спит в своей рубке беспробудным сном.

По приказу старпома всех, кто уснул в коридорных отсеках, в переходах, на бегущих лентах, манипуляторы перенесли в отсеки и закрыли.

Теперь "Каравелла" напоминала пустыню.

Капитан сражался с недугом до последнего. Уже не будучи в силах шевельнуть пальцем, утратив способность говорить, он сумел еще в течение четырех суток управлять кораблем.

Ольховатский явился к капитану, чтобы доложить о работе энергоотсека. Весть о том, что его поразила сонная болезнь, уже разнеслась по "Каравелле". Тем не менее капитан не сделал себе никакой поблажки. Он требовал, чтобы руководители отсеков докладывали ему о ходе дел, как всегда.

В проеме входного люка Владимир столкнулся с явно расстроенным старпомом.

- Как капитан? - спросил энергетик.

Георгий Георгиевич только махнул рукой и вышел, ничего не ответив.

Рядом с гамаком, в котором лежал неподвижный капитан, стоял расстроенный Дмитрий Анатольевич.

- Дрянь дело, Володя, - сказал он.

- Не разговаривает?

- Уже и губы не шевелятся, язык онемел.

Ольховатский подошел к капитану.

Руки капитана лежали вдоль туловища, глаза по-прежнему устремлены в потолок. И он продолжал моргать. Продолжал, черт побери!..

Видимо, в лице Ольховатского было что-то необычное, потому что Дмитрий Анатольевич спросил с тревогой:

- Ты тоже, голуба?

Энергетик отмахнулся. Ослепительная догадка заполнила сознание. Так это же...

- Дмитрий Анатольевич, ради бога! - заорал он и схватил врача за руку. - Вы не помните азбуку Морзе?

- Азбуку?.. - переспросил добрейший эскулап и отобрал свою руку. Он явно решил, что Владимир спятил.

- Ну да, да! Азбуку Морзе. "А" - точка-тире, это я помню. А дальше?

- Закатывай рукав! - решительно потребовал Дмитрий Анатольевич. - Живо.

- Какой рукав?

- Сейчас укольчик, укольчик вкатаем, голуба, - приговаривал врач, ловко наполняя шприц из ампулы. - Думаю, у тебя ранняя стадия. На ранней стадии с этой проклятой хворью мы еще поборемся, голуба!..

Ольховатский оттолкнул руку врача. Объясняться с ним было некогда. Чтобы проверить важную догадку, необходимо было как можно скорее разыскать азбуку Морзе. Вещь вроде бы пустяковая, но как это сделать получше? Побежать в библиотеку? Прибегнуть к помощи информария? На это уйдет час, не меньше.

Счастливая мысль пришла ему в голову: он выхватил из кармана шарик биосвязи и вызвал Тобора. Белковый и тут оказался на высоте - память не подвела его. И неожиданный вопрос ничуть его не удивил.

- Диктую азбуку Морзе, - прозвучал у Ольховатского в мозгу рокочущий голос.

Энергетик вооружился листком пластика и карандашом, и через несколько минут перед ним был весь алфавит, расписанный по точкам и тире.

Дмитрий Анатольевич, похоже, начал догадываться о его замысле. Он спрятал шприц и с величайшим интересом наблюдал за действиями Ольховатского.

С листком в руках Владимир подошел к гамаку, в котором лежал капитан. Тот не в силах был даже взгляд на Ольховатского перевести - мог только, глядя прямо перед собой, моргать, что и начал делать с удвоенной энергией, едва энергетик подошел к нему...