Станислав Лем - Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк

Несколько человек встали, какой-то солдат, спеша к выходу, задел вытянутую ногу спящего, тот внезапно очнулся, молча и быстро поправил шляпу, встал и смешался с выходящими.

Грегори рванулся со своего места, обращая на себя внимание. Некоторые обернулись в его сторону. Он выскочил на платформу из тронувшегося поезда, силой придержав дверь, которая уже закрывалась. На фоне бегущих вагонов он краем глаза заметил разгневанную физиономию дежурного по станции. Убегая, услышал за собой его голос:

— Эй, молодой человек!

В ноздри ему ударила струя холодного воздуха. Он остановился, сердце бешено колотилось. Смешавшийся с толпой человек из вагона направлялся к длинному железному барьеру у выхода. Грегори отпрянул назад. За спиной у него находился газетный киоск, из которого бил сильный электрический свет. Он ждал.

Старик прихрамывал, опережаемый волной пассажиров. Он припадал на одну ногу. Поля промокшей шляпы свисали, помятый плащ вытерся возле карманов. Он смахивал на самого последнего бедняка. Грегори взглянул на фотографию. Никакого сходства не было.

Он потерял голову: случайная схожесть черт легла на подавленное настроение, в котором он находился. Умерший наверняка был значительно моложе. Ну конечно — это был совершенно другой человек.

Обмякнув мышцами, чувствуя щекочущее подергивание щек, Грегори смотрел то на фотографию, то на приближавшегося человека. Старик наконец заметил, что за ним внимательно наблюдают, и повернулся к детективу массивной, сползающей на углы воротника, одутловатой физиономией, покрытой седой щетиной. И невесть почему так на него уставился, что его лицо застыло в бессмысленном оцепенении, челюсть слегка отвисла, слюнявые губы снова приоткрылись, и в этой внезапной неподвижности он опять стал смахивать на мертвеца с фотографии.

Грегори хотел взять его за плечо, но едва протянул руку, как он что-то крикнул, точнее, испустил хриплый возглас и вскочил на эскалатор. Прежде чем Грегори кинулся в погоню, между ними втиснулась семья с двумя детьми, загородившая проход. Старик проскользнул между безучастно стоящими пассажирами и исчез из виду.

Грегори начал расталкивать преграждавших ему путь людей. Послышалось несколько гневных реплик, какая-то женщина возмущенно бранилась. Он не обращал на это внимания. Наверху у выхода толпа оказалась такой густой, что протиснуться не удалось. Он попытался пробиться силой, но вынужден был отступить. Когда, медленно двигаясь в толпе, он наконец выбрался на улицу, человек из вагона пропал без следа. Напрасно он высматривал старика на тротуарах. Его разбирала злость на собственное бессилие, ибо он понимал, что виной всему секунда его оцепенения или попросту — страха.

Машины огибали двумя потоками площадку у выхода из метро. Поминутно ослепляемый автомобильными фарами, Грегори стоял у самого края мостовой, пока около него не остановилось такси. Шофер был уверен, что он ждет машину. Дверца распахнулась. Грегори сел и машинально назвал свой адрес. Когда автомобиль тронулся, он заметил, что все еще сжимает в руке фотографию.

Через десять минут такси остановилось на углу маленькой улочки возле Одд Сквер. Грегори вылез из машины почти уверенный в том, что ему все просто померещилось.

Вздохнув, он поискал в кармане ключи.

Дом, в котором жил Грегори, принадлежал семейству Феншоу. Это была старая двухэтажная постройка с порталом, достойным кафедрального собора, с крутой причудливой крышей, толстыми темными стенами, с длинными коридорами, изобилующими неожиданными поворотами и закоулками, и комнатами с такими высокими потолками, словно они предназначались для летающих существ. В этой мысли посетителя укрепляла и чрезвычайно богатая роспись потолков. Поблескивающие позолотой высокие своды, выложенная мрамором громада лестничной клетки, погруженной во мрак из соображений экономии; просторная, опирающаяся на колонны терраса; зеркальный салон с люстрами, скопированными с версальских; и огромная ванная комната, переделанная вроде бы из какой-то гостиной, — все это великолепие подействовало на воображение Грегори, когда он в обществе аспиранта Кинси осматривал владения супругов Феншоу. А поскольку супружеская чета также произвела на него довольно приятное впечатление, то он воспользовался предложением товарища и поселился в комнате, которую Кинси покидал, как он говорил, по причинам личного порядка.

Викторианские архитекторы, которые возводили этот дом, понятия не имели о бытовой технике, здание имело массу неудобств. В ванную Грегори должен был путешествовать через коридор и застекленную галерею, а чтобы попасть с лестницы в его комнату, требовалось пройти через салон с шестью дверями, почти пустой, если не считать потемневших барельефов с осыпающейся позолотой, хрустальной люстры и зеркал по углам. Вскоре, однако, оказалось, что бытовые неудобства — не самые существенные изъяны квартиры.

Живя в постоянной спешке, возвращаясь домой поздно и целые дни пропадая на работе, Грегори не сразу заметил скрытые достопримечательности новой резиденции. Исподволь, незаметно она начала вовлекать его в орбиту дел, которым, как он считал, нельзя было придавать ни малейшего значения.

Супруги Феншоу были не первой молодости, но надвигающейся старости оказывали упорное сопротивление. Сам Феншоу был поблекший, худой, с бесцветными волосами, которые седеют незаметно для глаза, с меланхолической физиономией и носом, словно позаимствованным у другого, гораздо более мясистого лица, так что нос производил впечатление приставленного. Феншоу держался по-старосветски, появляясь в поразительно сверкающих башмаках и черной тужурке, с непременной длинной тростью. Его супруга, бесформенная женщина с маленькими черными глазами, в которые, казалось, накапали оливкового масла, ходила в темных платьях, странно пузатая (Грегори через какое-то время начал подозревать, что она нарочно чем-то набивает платья) и настолько неразговорчивая, что трудно было запомнить звук ее голоса. Когда Грегори спрашивал Кинси о хозяевах, тот вначале сказал: «Сам с ними управишься», а потом невразумительно добавил: «Они — обломки!» В тот момент Грегори ждал от него только поддержки в своем решении переехать в большой дом и не обратил внимания на это определение, тем более что Кинси любил загадочные выражения.

Первый раз после вселения Грегори встретил миссис Феншоу ранним утром, когда направлялся в ванную. Она сидела на маленьком, похожем на детский стульчике и обеими руками толкала перед собой ковер, сворачивая его в рулон. В одной руке она держала тряпку, а в другой какую-то заостренную пластинку и осторожно протирала открывающиеся из-под ковра планки паркета. Подобным образом она передвигалась вместе со стульчиком чрезвычайно медленно, так что, возвращаясь из ванной комнаты, он застал ее почти на том же месте, сосредоточенную и занятую тем же делом. В глубине большого салона она выглядела как черная головка медленно сжимающейся гусеницы, тело которой составлял узорчатый ковер. Он спросил, не может ли он ей чем-нибудь помочь. Она подняла к нему желтоватое, неподвижное лицо и ничего не ответила. После полудня, выходя из дому, он едва не столкнул ее с лестницы (лампы не горели), когда она перемещалась со своим стульчиком с одной ступени на другую. Он натыкался на нее впоследствии в самое невообразимое время и в совершенно неожиданных местах. Когда он находился у себя и работал, до него доносилось поскрипывание стульчика, приближающееся по коридору с невероятной равномерностью и неторопливостью. Однажды это поскрипывание затихло под его дверью, он с неудовольствием подумал, что хозяйка подслушивает, и решительно вышел в коридор, но миссис Феншоу, которая осторожно скребла паркет под окном, вообще не обратила на него внимания.