Елена Асеева - Середина. Том 2

Впрочем, Кали-Даруга, все рассчитала верно, и увиденный образ Айсулу сыграл значимую роль в перевороте желаний мальчика. И теперь он стал все меньше и меньше говорить о смерти и страхе разлуки с Першим. Скорее всего Крушец окончательно отпустил желания Яробора Живко, очевидно, пожалев и саму плоть, и людей, что зависели от нее. Предоставив возможность мальчику, самому определится с выбором своего места в этой жизни.

Обаче, поколь Яроборка окончательно ни в чем не определился и находился словно на перепутье. Вместе с тем он все чаще говорил с демоницей об Айсулу, а иноредь даже просил принести ее образ. Боги: Перший, Велет, Мор, и, несомненно, сам Родитель, замерли, страшась спугнуть мальчика. Но дело, как и было положено, находилось в руках мастера… Мастера, которому не раз удавалось убеждать весьма непокорные, строптивые и упрямые лучицы и плоти в коих они обитали.

Глава пятая

— Когда Отец прилетит Темряй? — вопросил у Першего Велет, поглаживая стоящего подле его кресла мальчика по голове.

Яробор Живко ухватил мощную руку Бога за мизинец, и, приблизив его кончик к устам нежно поцеловал, тем самым поблагодарив за исполнение просьбы. Ибо Велет всяк раз как он того желал, относил рани Темную Кали-Даругу на Землю. Однако озвучить своей благодарности юноша вслух не решался, так как действовал всегда только через демоницу, потому выражал признательность теми самыми поцелуями. Но и этого было достаточно, чтобы все три Бога довольно вздыхали, в надежде, что вмале Яробор Живко пожелает вернуться на Землю без нажима сам.

— Думаю скоро, — задумчиво произнес Перший, не сводя взора с мальчика и явственно удовлетворенно улыбнулся. — Как только у нашего Ярушки получится преодолеть видение, ибо малецыки их чувствуют на расстояние, благо не так мощно, как наш милый Мор.

И впрямь Мор весьма болезненно переживал цепь видений юноши, но все время старался данное состояние скрыть от Отца, Кали-Даруги и, конечно, Родителя. Определенно страшась, что его заменят на Воителя, тем паче Вежды поколь находился в Отческих недрах Родителя. Однако за этот промежуток времени, что Мор пробыл в Млечном Пути на маковке, Яробор Живко мощно привязался к нему, перенеся свою чувственность с Вежды на этого Димурга. И почасту проводил подле него свое время. Мор на удивление безошибочно научился угадывать интересуемое лучицей и отвечал на вопросы так как того жаждали. Он, как и Велет, и Перший приметил, что Яробор Живко задавая вопросы, интересовался определенным моментом в ответе, порой одной фразой или словом, понятием, кое волновало Крушеца. Потому мальчик выслушивал пояснения лишь до того самого интересующего его понятия, а Мору удавалось уловить тот самый волнующий лучицу момент и ответить именно на него. Отчего почасту их разговор носил вельми какой-то обрывочный характер. Иногда это выглядело так.

— А как ты творишь растительность Мор? — спрашивал Яробор Живко.

— Создаю информационные коды, — коротко отвечал Мор.

— А что такое информационные коды? — звучал новый вопрос юноши.

— Цепь определенных данных включающих в себя внутреннее содержание и внешний облик единичного объекта, — словно на одном дыхание выдыхал Господь, при том воочью не жалея туманных слов и понятий.

— А, что такое объект? — порой сим коротким вопросам мальчика не имелось конца.

Впрочем, Мор умел справиться и с этим, напоследок завершая свои пояснения одним словом:

— Растение.

— Зачем нужно, чтобы Темряй прилетал Отец? — недовольно поинтересовался Мор.

После того как Першему стало известно из мыслей Яробор Живко о произошедшем на Палубе, Мор стал более осмотрительней в своих толкованиях с Велетом. Старший Димург хоть ничего и не высказал сыну, одначе зримо опечалился и не столько тому, что погибла планета, сколько тому, что гнев сына был направлен против младших братьев.

— Хочу с ним поговорить, мой дорогой, — отозвался, сказывая вельми медлительно, Перший и переведя взгляд с мальчика на сына, нежно ему улыбнулся.

Яробор Живко наконец отпустил руку Велета и направил свою поступь вдоль залы, обходя стоящие в полукруге три кресла и восседающих в них Богов. Мальчик всегда с особым интересом изучал кресла с обратной стороны, где особенно ядренисто шевелились кучные бока облаков.

— О чем? — настойчиво допытывался Мор, и очи его многажды увеличились так, что явственно проступила темно-бурая радужка имеющая форму ромба, растянутого повдоль желтоватой склеры.

Зиждитель, несомненно, переживал за свою неудержимую досаду, каковая зябью прошлась по младшим братьям и планете Палуба. Досаду… гнев… негодование весьма часто им испытываемые и за которые его и вобрал в свою печищу Перший, ибо лишь он мог остудить и справиться с таким особо гневливым сыном.

— Не стоит тебе о том думать, мой любезный, — мягко протянул старший Димург, ощущая вину сына и стараясь успокоительной речью сие томление с него снять. — В следующий раз будешь немного осмотрительней… а днесь не стоит о том думать и переживать. А с Темряем я хочу поговорить о Стыне, это уже давно нужно было сделать… Однако я все время этот разговор откладывал.

— Стынь еще совсем юный… дитя. Ему позволительно шалопайство, — вступил в беседу Велет, который по своей сущности всегда старался выгородить младшего, не важно был ли то Опечь, Темряй али Стынь…Стынь который у всех Богов вызывал повышенный страх, любовь и нежность.

— Да, мой милый, согласен с тобой, — весьма благодушно молвил Перший, проведя перстами по грани нижней губы, тем самым переместив сияние с нее на кончики пальцев. — Стынь еще дитя, потому надобно в действиях стать осмотрительным Темряю. Я о том ему и хочу сказать… И думаю ему будет полезно встретиться с нашим дорогим малецыком и ощутить свою значимость как Господа в печище… Свою значимость и ответственность.

— Я уверен, малецык Крушец никогда не позволит себе того, что творят Темряй и Стынь, — не очень уверенно проронил Мор… так словно не утверждал, а вспять вопрошал.

Он медлительно подался вперед и по теплому зыркнул на прохаживающегося позадь его кресла Яробора Живко, задумчиво посматривающего на гладь черного пола.

— У Крушеца будет много иных забот, — откликнулся старший Димург и голос его наполненный горечью прозвучал весьма низко, точно желал схорониться от мальчика.

Одначе, верно не схоронился, потому как юноша, остановившись в шаге от возвышающегося, вроде объемной облачной кучи, кресла Мора, резким движением воткнул в плотно собранную поверхность свои перста, и когда они утопли в той глубине, вопросил: