Колин Уилсон - Страна призраков

Существо отреагировало незамедлительно, жестами призывая Найла встать. Он так и сделал — осторожно, побаиваясь очередного спазма, — и прислонился к дерену. По-прежнему одолевал соблазн потереть глаза: силуэты вокруг так и мерцали, поминутно возникая в поле зрения и снова теряясь. Видимо, это отчасти из-за того, что они перенимают цвета предметов, находящихся сзади: деревьев, кустов, даже гаснущего неба. Подумать только, хамелеоны-гуманоиды!

Первый из них (теперь Найл не сомневался, что это вожак) повернулся и стал смещаться в сумрак подлеска. Найл нетвердой походкой тронулся следом, но почти тут же, запнувшись о корень, упал на четвереньки. Пока поднимался, все уже скрылись из виду. Пронзила тревожная мысль, что его бросили. Поэтому было донельзя приятно увидеть, что старший его дожидается, едва различимый на темно-зеленом фоне.

Словно бы осознав взволнованность гостя, спустя мгновение «хамелеон» начал менять цвет — сперва на более светлый оттенок зеленого, затем на желтый, отчего стал виден вполне ясно. Перемещаясь среди деревьев, он еще и менял форму, подобно огоньку свечи. Кстати, вот что странно. Если человек-хамелеон способен считывать мысли, то почему не улавливает их, когда пытаешься с ним связаться телепатически? Ответ напрашивался: уяснять они не могут именно мысли. Иное дело эмоции — тревога или облегчение.

Пробираться по чащобе, особенно в теперешнем состоянии, было не так-то просто. Даром что провожатый двигался не быстро, земля под ногами была неровной. То и дело Найл спотыкался о корни и сломанные ветви (видимо, по лесу пронеслась буря) или скользил по наносам палой листвы. Голову по-прежнему сдавливало, а когда по затылку заехала невзначай отогнутая ветка, опять пошла кровь.

Но прежде чем Найла покинули последние силы, он выбрался на просторную поляну, где посередине лежал громадный, обвитый плющом древесный ствол с растопыренными корневищами, точно щупальца у какого-нибудь монстра. Здесь ненадолго остановились, и Найл рад был присесть на корень, чтобы хоть как-то восстановить силы.

За поляной путь пошел вверх. С полсотни метров приходилось буквально продираться через подлесок. И все это время впереди, помаргивая, светился яркой свечой силуэт — как нельзя кстати, учитывая, что уже совсем стемнело. Неожиданно он остановился, повернулся и жестом поманил к себе, а затем, пригнувшись, нырнул в какой-то завал и скрылся. Найл, пробравшись осторожно следом, оказался в низехоньком ходу, где к тому же ни зги не видно. Хотя, приглядевшись, он различил неяркий свет; «хамелеон», согнувшись в три погибели, по-прежнему двигался впереди.

Дождавшись, когда он выпрямится, Найл последовал его примеру. Теперь можно было идти в полный рост. Впрочем, проход был узковатым, а в одном месте пришлось спускаться по неровным ступеням — судя по всему, естественным углублениям в породе. Поскользнувшись и в очередной раз шлепнувшись, Найл лишь сокрушенно подумал о фонарике, лежащем где-то на дне реки.

Путь на ощупь пролегал через подземный ход, стены которого были частично из камня, частично из грунта. Земляным был и жесткий пол.

Вскоре проход расширился; во всяком случае, руками до стен уже не дотянешься. Выше стал и потолок — видимо, они вошли в какую-то пещеру. Догадка подтвердилась, когда под ногами зашелестела сухая листва. Улучшилась и видимость: свечение человека-хамелеона можно было уже сравнить с полной луной, озаряющей невысокое помещение, которое заканчивалось покатой стеной из скальной породы. Длившееся считаные секунды желтоватое сияние так же неожиданно погасло; воцарилась непроглядная тьма. Очевидно, это произошло не без цели: хозяевам хотелось, чтобы гость освоился с местом.

В этой темноте Найл сел, прислонясь к стене, покрытой, как оказалось, толстым слоем бархатистого влажноватого мха. Было невыразимо приятно дать отдых занемевшим ногам. Хотя сидеть на холоде, в намокшей одежде удовольствия было мало, да и усталость давала о себе знать.

Так Найл безропотно просидел минут двадцать, согреваясь собственным теплом и чувствуя, как боль постепенно отливает от головы. Тут кто-то тронул его за плечо, вслед за чем втиснул в руки каменный сосуд — что-то вроде кувшина без ручек. Этот же невидимый спутник, приподняв посудину, коснулся ею губ Найла — дескать, пей. Тот, накренив кувшин, пригубил водянистой жидкости с легким привкусом земли. Там плавали былинки; должно быть, это влага с точащихся каплями мшистых стен. Хотелось не только есть, но и пить, поэтому Найл приложился как следует.

Дело обернулось не просто утоленной жаждой. Тьма вскоре сделалась не такой уж и непроницаемой. От стен теперь исходил неверный зеленоватый свет, в котором отчетливо виднелись все, кто находился в пещере. Здешние обитатели тоже слегка флюоресцировали. Более того, они утратили свою обычную прозрачность и смотрелись вполне осязаемо (видимо, чувствуя себя на своей территории в безопасности, они не видели надобности и в самой прозрачности). Несколько зловещим казалось то, что по пещере они перемещаются в полной тишине.

У всех были такие же, как и у провожатого Найла, неестественные лица, с такими же большими ноздрями и ушами. Лбы по размеру варьировались, как и похожие на рты органы — и в то время как «обычные» рты открывались разве что для питья, дополнительные, на лбу, были странно подвижными, даже выразительными. Они то и дело размыкались и смыкались, что придавало этим гуманоидам невольное сходство с рыбами.

Большинство хамелеонов время от времени прикладывались к тем самым сосудам. Кувшин Найла был предусмотрительно поставлен рядом на пол, в гущу листвы. Видимо, хамелеоны вряд ли так налегали бы на питье, если б хотели только утолить жажду. Найл из любопытства поднял сосуд и сделал еще один крупный глоток. Свет вокруг снова как будто стал ярче. И хотя не было ничего, напоминающего опьянение, как от меда или вина, холод вроде отступил — в смысле, с ним вполне можно было уживаться. Тепло, пожалуй, действовало бы здесь даже угнетающе. Найл коснулся своего лица: холодное, как у трупа. Однако при этом холод ощущался так же отрадно, как обычно ощущается тепло.

Обнаружилось и кое-что еще. Эти странные создания совсем не были подвержены духу бесшабашного веселья. Напротив, все они выглядели необычайно задумчивыми. Что, кстати, очень отличало их от людей. Из всех соплеменников, кого Найл знал лично, можно было по пальцам перечесть любителей погружаться в свои мысли — нy, разве что изредка, когда обстоятельства вынуждают. Счастье, по представлению людей, как раз в том, чтобы поменьше думать. Что не мешает им, кстати, чтить своих великих философов, считая их поистине выдающимися представителями человеческого рода.