Виктор Емский - Нф-100: Уровни абсурда
Спать улеглись заполночь. Прохору постелили на лавке и он, умиротворенно засыпая, слышал, как на печке Митька приставал к Груне, а та, отбиваясь, громко шептала:
- Уймись, кобель старый! Посторонний человек в доме!
- Какой же он посторонний, ежли он твой братец? - нетерпеливо отвечал Митька таким же преступным шепотом.
- И что с того, что братец? - не сдавалась Груня. - Можно теперь меня насильничать?
- Нужно! - подлым сдавленным голосом говорил Митька, возясь с портками.
Чем там у них закончилось дело Прохор не услышал, так как провалился в спокойный и ровный сон. И снилась ему маркитантка Фроська (не совсем еще старая, но ужасно тощая), которая одно время торговала в расположении полка пирожками. Она, прижимаясь к Прохору своим костлявым и дряблым телом, нежно шептала ему в ухо: "Скорее накорми меня гвоздями, милый, и насильничай - сколько хошь, только при этом про деньги в протезе не забывай"...
Глава вторая
Утром Груня ушла в поле, а Митька остался дома. На вопрос Прохора он ответил:
- А-а-а, гори оно все огнем! Вон, бутыль-то недопили.
Инвалид понял, что Митьку посетило состояние, которое в народе называется запоем, но нисколько по этому поводу не огорчился. Они уселись за стол и принялись дружно опустошать бутыль, заедая ее содержимое остатками вчерашней пшеничной каши. Через некоторое время им стало понятно, что бутыль все-таки чересчур велика и потому надо немного развеяться. Собутыльники вышли со двора и уселись на деревянную колоду, валявшуюся возле дороги, ведущей к деревне. Прохор закурил трубку, а Митька не стал, так как не считал нужным тратиться на бесполезную по его мнению пакость, которую представлял собой табак. Но разговору это обстоятельство не мешало никак.
- Вот скажи, Прошка, - вопрошал Митька, - может, ты знаешь, почему наша деревня называется Дристоедовкой, а?
Прошка, смеясь, отвечал:
- Совсем точно не ведаю. Но может оттого, что в ней живут такие дристуны как ты?
- Нет, - водил у него пальцем перед носом Митька. - Это потому, что боженька проклял нашу деревню. А чтобы мы это скорее поняли, он послал к нам отца Пафнутия, который есть самый распоследний черт, прости меня Господи!
И тут что-то кольнуло в бок Прохора. Он почесал это место и, перестав смеяться, поинтересовался:
- Это почему же он черт? Поп - как поп. Жадный как ты. И все.
- Не-е-е! - злобно проблеял Митька. - Тебя тут давно не было, потому не знаешь. Я вон, свою Груньку одну в церковь не пущаю. Только со мной она ходит. А какая баба сама пойдет, ту он заведет исповедоваться в подвал, и сразу вступает с ней в греховную плотскую похоть! Понял, каков он есть?
- Может ли такое быть? - усомнился Прохор. - Он же уже старый. Да и слуга божий, как-никак.
- Так это недавно началось! Это он на старость лет рассобачился. Совратит бабу, а потом запугает ее до полусмерти анафемой. Та и молчит. А один раз он вдову старую просто снасильничал. Она, бедная, целых пять минут сопротивлялась! И знал же, кого насильничать. Был бы жив муж, взял бы дубину, да пришиб бы изверга. А так что? Но вдова, сраму не стерпев, пошла к барину и тот долго потом с попом ругался. Говорят, что Пафнутий пообещал барину больше не шалить. Ну и прекратил поп старух трогать. Зато молодух не перестал. А те почему-то только рады этому...
Прохор вдруг заметил на дороге темную одинокую фигурку, которая медленно приближалась к ним. Бок кольнуло повторно.
- Так и этого мало ему, окаянному! В прошлом годе на Тихона, которого барин постоянно порет, пытаясь от пьянства отучить, наложил епитимью за то, что тот в церковь на карачках вполз. А в виде этой самой епитимьи заставил крышу своей конюшни чинить. После того как Тишка выполнил урок, поп его напоил и покрыл прямо в конюшне!
- Да ладно? - удивился Прохор, со смутной тревогой наблюдая за приближавшейся к ним фигурой.
- Вот тебе и ладно! Такое дело мужескотством называется...
- Му-же-ложе-ством, - поправил Митьку грамотный Прохор.
- Вот я и говорю - скотомужеством... Тишка потом сам в этом признался по пьянственному делу. Сейчас его называют - "Тишка-покрышка". А он, как выпить негде, теперь к попу бегает, дескать, починить что-нибудь. Рази ж это поп?
- Цыц! - вдруг сказал Прохор.
Митька замолчал и посмотрел на дорогу.
Путник был странным. По мере его приближения лица Прохора и Митьки все сильнее вытягивались от изумления. А все оттого, что в жаркую августовскую пору одет был прохожий в добротные и теплые вещи. Мало того, что на голове его крепко сидел меховой кроличий треух с задранными вверх, но не связанными ушами, ноги неизвестного ходока были обуты в самые настоящие зимние валенки. Дорого́й - прямо-таки барский - черный сюртук из плотного сукна смотрелся совсем неестественно на фоне остальных элементов одежды. За плечом странника висел небольшой холщовый мешок, а в правой руке его находилась изящная тонкая тросточка. Создавалось впечатление, что вятский крестьянин ограбил какого-нибудь городского щеголя (причем, сделал это еще зимой), напялил на себя часть его одежды, и уже несколько месяцев неторопливо удирал подальше от места совершенного им разбоя.
Странник подошел ближе, и Прохор с Митькой разглядели его лучше. Возрастом он был старше их, и его смело можно было называть дедом. Этакий сухонький и шустренький старичок с маленьким личиком, украшенным короткой треугольной бородкой.
Хитрые темные глазки прохожего внимательно осмотрели сидевших на колоде мужиков, и он сошел с дороги. Приблизившись к Митьке с Прохором, старичок сказал звонким молодым голосом:
- Будьте здоровы, мужички!
Мужики вздрогнули. Но не потому, что удивились несоответствию голоса с внешностью, а по той причине, что не увидели на лице старика ни одной капли пота, который должен был бы покрывать всего путника, прошедшего дальний путь под жарким августовским солнцем.
- И тебе не хворать, - ответил Прохор, с подозрением глядя на странника.
Легкий ветерок пахнул в лицо инвалида знакомым до боли кислым запахом. Прохор попытался вспомнить этот запах, но не успел, так как старичок начал разговор.
- Это, часом, не Едодрищевка? - спросил он, указав рукой на околицу деревни.
- Нет, дед, это - Дристоедовка, - поправил его Митька.
- Да-да, - немедленно согласился старичок. - Это здесь находится церковь, в которой хранится чудодейственная икона, которая лечит все болезни?
Митька удивленно посмотрел на Прохора и ответил:
- Я такой иконы тут отродясь не видывал. Хотя, может поп Пафнутий прячет ее где-нибудь под алтарем, и достает в особых случаях, когда ему за это денег заплатят... Слушай, дед, чем это от тебя так гадостно смердит?
Старичок поднял руку с тростью, понюхал себя под мышкой и сказал:
- Да ничем вроде не воняет. То тебе кажется.
- Эй, дедок, а ты откуда идешь? - вступил в разговор Прохор.
- Из села Ротозадовки, - ответил тот и опустил руку.
Митька тут же пихнул локтем Прохора в бок и заметил:
- Вишь, Прошка, не над нами одними боженька веселится.
- Да погоди ты, - отмахнулся от него Прохор. - Что-то, дед, не слыхивал я о такой деревне.
- Да ну? - удивился старичок. - В наших краях ее все знают. Она находится между Свистопуковкой и Косорыловкой, и в ней шьют хорошие пуховые подушки, которые на всю округу славятся. На правом берегу реки Вятки...
Ерничанье Митьки происходило от неведенья, и боженька не имел к названиям деревень никакого отношения. Все объяснялось достаточно просто.
Только в восемнадцатом веке Екатерина Великая приказала проводить переписи населения цивилизованно. До этого любая перепись (впрочем, как и сбор недоимок) производилась с использованием воинских команд, которые изнуряли население постоями, а, бывало, и откровенными грабежами. Таких мероприятий боялись не только крестьяне, но и сами помещики. Чиновники, входившие в состав этих команд, требовали к себе почтения и в зависимости от оказанного приема составляли документы. Среди этих государевых слуг встречались и юмористы. Барин, плохо потчевавший чиновника, иной раз спустя несколько лет после проведения переписи с удивлением узнавал, что в государственных бумагах его милая Дондуковка теперь называется Свистопуковкой. А на Руси испокон веков существует нерушимое правило: что написано пером - не вырубишь топором. Так и появлялись на карте страны всякие Дристоедовки и Косорыловки. И предкам помещика Двоепупова еще сильно повезло, что чиновник переназвал их деревню именно так. Потому что бывали случаи похлеще, типа деревни Мудозвоновки, расположенной в соседнем уезде...
- И что тебе у нас надобно? - поинтересовался у старичка Прохор.
- Ох, - вздохнул дед и неожиданно уселся прямо на землю, сложив при этом ноги по-басурмански.
Он снял с плеча мешок и поставил его на землю. Мешок мелодично звякнул и Митька, насторожившись, облизал языком почему-то враз пересохшие губы. Дедок внимательно посмотрел на Прохора и спросил у него:
