Елена Асеева - Коло Жизни. Зачин. Том второй

Златовлас еще немного медлил, оглядывая лежащую позадь молодой женщины дорогу, но так как кроме прилепленной к ней Лярвы никого более не узрел, прибавил шагу. Пылай подбежав к девушке, еще шибутней завилял своим хвостом, торопливо обнюхал подол зеленого сарафана и чегой-то по-свойски проскулив, в виде приветствия, побежал дальше.

– Здравствуй, Злат! – по-доброму приветила юношу Владелина, и ласково ему улыбнулась.

– Здравствуйте, любезная моя госпожа, – с нежностью выдохнул Златовлас, своим густым напоминающим чем-то голос Воителя басом, и, остановившись в шаге от нее, не менее тепло оглядел с ног до головы. – Что вы делаете тут одна? – и бросил взволнованный взор позадь Влады на стоящую, точнее нависающую подле ее плеча Лярву, о коей им было запрещено говорить, спрашивать тем более у божества и даже смотреть.

– Да, так, – пожимая плечами, молвила молодая женщина. – Стою, смотрю на даль земли и думаю… Знаешь, о чем я думаю Злат?

– Нет, госпожа, – нескрываемо полюбовно отозвался юноша, и его светлое лицо еще ярче озарилось улыбкой.

– Я думаю о своем ребенке, – Владелина немедля засияла от тех слов… и не просто устами, а переливами света, что наполняло ее естество, а после махонистый в размахе луч точно солнечного светила коснулся ее головы, а может то вспять он выбился именно из головы. – Скоро у меня родится малыш… сын… знал бы ты Злат, как я его ждала и жду. А Кали и Вещунья Мудрая хотят меня вновь осмотреть, но я чувствую… Чувствую, это может навредить ему… Ему моему милому сыночку, потому как я такая хилая, больная и все время была такой с самого детства.

– Вы, самая лучшая госпожа, – голос Златовласа пропел, как это делали струны гуслей под его умелыми пальцами. – Самое прекрасное создание, что было, есть и когда-либо будет в моей жизни.

– Это потому у вас с Грёзой нет детей? – вопросила почти шепотом девушка и затаила дыхание, негодуя на себя за то, что влезла туда, где правят, живут лишь двое.

– Не только. Потому как я любил и буду всегда любить тебя, Владу, одну, – с горячностью и мощью своего басистого гласа откликнулся парень, переходя с уважительного величания на более близкое присущее человеческим страстям. – Это еще и потому что в Грёзе никогда не было, – юноша на миг прервался, а после с особой значимостью дополнил, – не было движения жизни… порывистости… горячности. Она вроде и жива, вроде ходит, смеется, целует, а все же действует и поступает только по каким-то не ясным мне, точно вставленным истинам. Грёза не умеет сделать, что-то со стремительностью, как делала всегда ты. В ней нет задумчивости и одновременно ретивости. Она не может любоваться закатами и наслаждаться раздолью цветущего луга. Ей безразлично голубое небо и надвигающееся на землю рокотание грозы. Все эти понятия, вещи, явления имеют для нее существования, лишь потому как она их видит и они созданы таковыми Богами. Но любоваться их божественной красотой аль мощью она не умеет, вероятно, в ней нет понимания благолепия. Нет какой-то основы, на которой строится красота нашей Земли от жужжания пчелы до раскатов грома, от трепетания листа до стремительного порыва ветра. Грёза не смотрит на ночное небо, ибо не видит в том сине-черном мареве звезды, мерцающие серебристыми переливами света, каковые иноредь похожи на кружащих в хороводе светлячков. Она не зрит этого дивного, мощного мира который нельзя не любить больше собственных нужд, за движением коего неможно наблюдать, не восторгаясь али плача.

Златовлас смолк и замер, а Владелина медленно перевела взор с его изменяющегося во время речи лица, приобретающего то трепетное состояние, то взволнованное, а то и вовсе болезненное, на раскинувшееся над ними глубокое, будто бездонная пропасть, небо с плывущими облаками, рыхлыми и, похоже, резкими движениями мотыги, разорванными на комья, да нежно улыбнувшись, чуть слышно дыхнула:

– А еще там видны серые пятна и серебристые туманы, словно жаждущие похитить голубизну свода иль потушить его сияние.

И казалось тому шепоту вторило само небо, вторила кружащая окрест Земли космическая безбрежность, вспыхивая ярко-желтыми, пурпурными, аль лазурными испарениями разрозненными или вспять сбитыми в плотные сгустки с поблескивающими в их глубинах лучистыми, рдяными брызгами. Владелина не стала говорить товарищу, что он просто не чувствовал в Грёзе души, абы ощущала в том собственную вину. Ведь мальчик, отрок и юноша долгие годы роста, взросления был самым близким ей человеком, на оного она переносила не только всю свою любовь, но и знания заложенные в лучице.

– Я решил уйти из поселения, – погодя произнес Златовлас, и сейчас в голосе его послышалась какая-то опустошенность. – Хочу посмотреть этот мир. Узнать, что лежит за Похвыстовскими горами. Посмотреть на море, про оное вы мне когда-то сказывали, госпожа, – сызнова переходя на почтительное величание, дополнил юноша, – да и жить с Грёзой я не могу.

И на глаза Влады внезапно навернулись слезы вины пред любимым товарищем. Она резко опустила голову, воззрилась с теплотой в серые очи мальчика, и едва заметно качнув головой, проронила:

– Нет… не уходи. Останься, ради меня. Я чувствую… Чувствую, что мне осталось жить совсем немного. И я хочу перед смертью тебя увидеть… попрощаться. Ведь итак ясно никогда более не свидимся.

– Почему? Почему госпожа, Владу… ты… вы так говорите? – испуганно вскрикнул Злат, и торопко шагнув ближе, стал многажды ближе к девушке, опалив ее жаркостью своей человеческой плоти.

– Знаю. Не могу объяснить, ибо ты не поймешь… Но теперь я знаю, что мой срок короток, – пояснила Владелина и ощутила беспокойство возникшее мгновенно в голове и единожды в малыше. – И не зря ведь Кали, альвы надо мной так трясутся. Все время чем-то поют, оберегают от беспокойств. Не зря я так часто болею, и сама по себе хилая. Знаешь эта немощь, она ко мне пришла уже давно. Особенно стала сильной пред нападением энжея… Посем вроде как-то прошла, и погодя сызнова стала нарастать, точно учеба у Двужила высосала из меня крепость. Наверно я бы давно уже умерла, если бы не Кали. Она значительно продлила мою жизнь. Очевидно я какая-то не жизнеспособная, а быть может… – Молодая женщина прервалась, вспомнила виденное рождение лучицы и легкий ее шепот, возникший тогда же и наполнивший своим теплом весь ее мозг и нежно просияв, дополнила, – а быть может все так и должно быть. Потому ты не уходи… дождись когда я с тобой попрощаюсь, а засим будь свободен… Волен, как ветер или песчинка подхваченная его порывом, как человек!