Артур Кларк - Сад Рамы

— Потому что я не верю в удачный исход… Элли, ты — идеалистка. В твоем мире люди действуют в соответствии с моральными принципами или общественной необходимостью. На самом деле так никогда не бывает. Если мы выступим против Накамуры, нас скорее всего просто засадят в тюрьму. А что тогда будет с дочерью? К тому же нам наверняка откажут в средствах на борьбу с RV-41, и этим беднягам станет еще хуже. Сократят расходы и на госпиталь… Многие люди пострадают из-за нашего идеализма. Как врач я нахожу возможные последствия неприемлемыми.

Элли съехала с велосипедной дорожки в небольшой парк в пяти сотнях метров от первых зданий Сентрал-Сити.

— Почему ты остановилась? — поинтересовался Роберт. — Нас ждут в госпитале.

— Хочется минут пять просто поглядеть на деревья, понюхать цветы и обнять Николь.

Когда Элли слезла с велосипеда, Роберт помог ей снять с плеч рюкзак с младенцем. Элли уселась на траву, положила Николь к себе на колени. Взрослые молча следили за Николь, внимательно разглядывавшей три травинки, которые она уже сорвала своей короткой ручкой. Наконец Элли расстелила одеяло и нежно положила на него дочь. Потом подошла к мужу и обняла его за шею.

— Я люблю тебя, Роберт, очень-очень люблю. Но приходится признаваться, что иногда я совсем не согласна с тобой.

9

Свет, падавший в единственное окно в камере, вырисовывал картинку на глинобитной стене напротив кровати Николь. Решетка, прикрывавшая окно, образовывала квадрат, разделенный двумя вертикалями и двумя горизонталями, — почти идеальную матрицу «три на три». Проникшие в камеру лучи дали знать Николь, что пора вставать. Поднявшись с деревянного топчана, она пересекла комнату и помыла лицо в умывальнике. Потом глубоко вздохнула, пытаясь скопить в себе силы еще на один день.

Николь не сомневалась, что ее последнее жилище, в котором она находилась уже около пяти месяцев, располагалось где-нибудь в новом сельскохозяйственном районе Нового Эдема, в узкой полоске, протянувшейся от Хаконе до Сан-Мигеля. Везли ее с завязанными глазами, но Николь быстро поняла, что она находится в сельской местности. Иногда через небольшое окошко — 40-сантиметровый квадрат под потолком — в ее камеру сочился густой запах навоза. Кроме того, по ночам за окном Николь было абсолютно темно — никаких отблесков.

«Последние месяцы оказались самыми худшими, — подумала Николь, вставая на цыпочки, чтобы пропихнуть через решетку несколько зернышек риса. — Ни разговоров, ни чтения, ни упражнений. Два раза в день рис и вода». На окне появилась маленькая рыжая белочка, посещавшая ее по утрам. Услышав ее, Николь отступила назад, чтобы видеть, как белка ест рис.

— Увы, только ты разделяешь мое общество, симпатяга, — громко произнесла Николь. Белка прекратила есть и прислушалась, готовая бежать при первом признаке опасности. — И не понимаешь ни слова из того, что я тебе говорю. — Белка не стала задерживаться. Доев свою порцию риса, она отправилась восвояси, оставив Николь в одиночестве. Несколько минут женщина глядела в окно, где только что находилась белка, размышляя о судьбе собственной семьи.

Шесть месяцев назад, когда суд по обвинению в подстрекательстве к бунту был в последнюю минуту «отложен на неопределенное время», Николь разрешили каждую неделю принимать только одного посетителя; свидание длилось один час. Пусть встречи происходили в присутствии охранника и всякие разговоры о политике и текущих событиях были строго запрещены, но она с нетерпением ждала еженедельных свиданий с Элли или Патриком. Чаще приходила Элли. По некоторым намекам, весьма осторожно сделанным ее детьми, Николь заключила, что Патрик участвует в какого-то рода правительственной деятельности и не может часто отпрашиваться.

Когда Николь узнала, что Бенджи забрали в больницу и не позволяют посещать его, она разгневалась, затем впала в депрессию. Учитывая обстоятельства, Элли пыталась уверить свою мать, что с Бенджи все в порядке. О Кэти не говорили. Патрик и Элли не знали, как объяснить Николь, что старшая сестра вообще не желает видеться со своей матерью.

Во время тех прежних визитов безопасной темой для разговоров всегда являлась беременность Элли. Николь с радостью поглаживала дочь по животу и обсуждала вопросы, связанные с самочувствием будущей матери. Когда Элли заводила речь о развитии эмбриона, Николь могла сравнивать ощущения дочери и собственные воспоминания. «Когда я была беременна Патриком, — однажды вспомнила она, — то ни разу не испытывала усталости. Ты же, напротив, вела себя просто кошмарно, всегда начинала брыкаться ночью, как только я засыпала». Когда Элли чувствовала себя неважно, Николь предписывала ей диету или физические упражнения, которые могли бы избавить ее от недомогания.

Последний визит Элли состоялся за два месяца до предполагаемого времени рождения ребенка. Но на следующей неделе после него Николь перевели в новую камеру, и с тех пор она не видела людей. Обслуживая Николь, биоты молчали и как будто даже не слышали вопросов. Однажды с досады она даже прикрикнула на Тиассо, следившую за ее еженедельным купанием.

— Неужели ты не можешь понять? Моя дочь должна была родить ребенка, моего внука, еще на той неделе. Я хочу знать, все ли в порядке.

В прежних камерах Николь всегда позволяли читать. Новые книжные диски в соответствии с заказом доставлял ей библиотекарь, так что дни между визитами проходили довольно быстро. Она перечитала почти все исторические романы отца, кое-что из поэзии, из истории, несколько наиболее интересных медицинских книг. Мысли Николь особенно занимала параллель между ее жизнью и судьбой обеих героинь ее детства: Жанны д'Арк и Алиеноры Аквитанской. Ни одна из этих двух женщин не пошла на компромисс после долгого и трудного пребывания в тюрьме, и это укрепляло дух Николь.

Когда ее перевели на новое место и обслуживавшая ее Гарсиа не возвратила ей электронное читающее устройство со всеми личными заметками, Николь сперва подумала, что просто произошла ошибка. Несколько раз она просила вернуть читающее устройство и, не получив его, поняла, что впредь будет лишена права на чтение.

В новой камере дни тянулись так медленно. Целыми днями Николь ходила взад и вперед, стараясь сохранить бодрость тела и духа. Она пыталась как-то распределять время, отведенное ходьбе, при этом заставляя себя не вспоминать о семье — подобные мысли теперь всегда вызывали в ней чувство потери и уныния, — и обращалась к более философичным концепциям или идеям. Часто, заканчивая прогулку, она концентрировала свое внимание на каком-нибудь давнишнем событии, пытаясь переосмыслить и глубже понять его смысл и исход.