Андрей Плеханов - Царь муравьев

– Знаешь, был такой китайский мудрец – Чжуанцзы, – произнес говорящий шкаф Вадим. – И знаешь, что он сказал? «Вся тьма вещей выходит из мельчайших семян и в них же возвращается». Я долго думал над этим. Смысл обдумывал, понимаешь? – он щелкнул пальцами. – Смысл должен быть! И я все понял! Мы делаем детей, они появляются из мельчайших сперматозоидов, кстати. И всякие другие вещи делаем – ну, из дерева, из железа, или так далее. И все равно ничто не живет вечно – проживает свой срок и обращается в прах, рассыпается пылью, понятно? Поэтому не имеет смысла дергаться впустую, воображать из себя что-то великое, типа круче всех. Все мы родились из пыли, и обратимся обратно в пыль. Нам дан небольшой срок, чтобы стать человеком, чтобы показать, что мы действительно чего-то можем, представляем из себя что-то стоящее. И если в это короткое время мы не обожаем себя до смерти и не гадим при этом на бошки всем другим, а реально ищем тех, кто нас понимает, и находим, то становимся сильнее, усек? Мы должны становиться сильнее, такова наша судьба. У «обычных» все вразнобой, так у них принято. А мы, подлизы, цепляемся лапками друг за друга, как рой пчел, въехал? Тогда все идет по-другому. Ганс, ведь он же кто, он гений! А ты, доктор, думаешь, что гений – ты? Ты?! Да вот хрен тебе! Дурак ты, вот ты кто! Чем ты доказал свое совершенство? Хоть на полпальца изобразил, что ты выше пыли? Ничем не изобразил! Мне жалко тебя, доктор. Ты будешь строить иллюзии в свои больных мозгах, всегда будешь строить, и будешь говорить себе, что ты больше, чем есть…

Меня дернуло меня при слове «Чжуанцзы», я судорожно сжался всем телом, словно двести двадцать вольт сквозь меня пропустили. А Вадик продолжал нести свой бред, содержащий, как ни странно, некоторую долю смысла.

Чжуанцзы, любимый китайский философ Женьки. Она дала мне маленькую книжку в черном дерматине, и я выучил ее едва не наизусть.

Причиной всего был Ганс. Он любил старых китайских философов, переведенных еще в советские и досоветские времена. Он раздавал книжки любимым своим ученикам, чтобы они могли усвоить мудрость древних. Вот почему Женька цитировала давно умерших китайских умников. И я мог сделать нечто подобное, но не цитировал, потому что безнадежно опоздал. Не успел дозреть до полноценного фрагранта, слишком быстро вышел из-под контроля.

– Слушай, Вадим, – спросил я, открыв наконец-то глаза. – Может быть ты знаешь, где Женя?

– Какая Женя? Нештакова?

– Ага. Женя.

– Не знаю. А если и бы знал, то не сказал бы. У тебя крыша поехала, дружок. Тебе нельзя говорить лишнего.

– И куда меня теперь, в расход? Как Мухина, Трупака?

– Как Мухина? – Вадик криво усмехнулся. – А знаешь, кто конкретно убил его? Хочешь знать?

– Ты?

– Не-а. Мишку Мухина конкретно пристрелил Мулькин. Пистолет ему в башку, – Вадик приставил указательный палец ко лбу, – и бабах! Мозги вылетели через затылок, я сам видел.

– Джеф? Быть такого не может!

– Может, еще как может. А знаешь, почему именно Мулькин?

– Почему?

– Потому что Мулькин и Мухин когда-то были друзья – не разлей водой. И, значит, когда стало ясно, что Мухина надо убирать, Ганс выбрал именно Мулькина. «Пристрели, – говорит, – этого кретина, чтобы не мучился, исполни гуманное дело».

– А что Джеф?

– Да ничего, головой кивнул только. Вывезли Мухина за город, грохнули и сожгли тело. Фактически это уже не Мухин был, а самый натуральный Трупак. От мозгов у него мало чего осталось – все наркотиками сжег.

– И кто же будет убивать меня? – поинтересовался я. – Кто-то из моих близких – такой у Ганса порядок? Агрба, Майор? Или снова Джефа привлечете?

– Тебя? Убивать? – Вадим хохотнул. – Лечить тебя надо, а не убивать. Тебе вообще-то статья светит за то что ты в мэрии натворил. Ну, нахулиганил, на мэра напал, кучу народа обидел, на пол уронил – это еще пустяк, на пятнадцать суток потянет, в крайнем случае на полгода условного. Но ведь ты Володьку Марьина чуть не убил! Перелом носа, ушиб мозга, всякая другая фигня. Его сейчас в «Клинике жизни» выхаживают, еле довезли. Трепанацию черепа делали. Тебя чему в институте учили – людей калечить? Это уже серьезная статья, доктор, и условным наказанием вряд ли отделаешься, понял? Если, конечно, мы не заступимся.

– А вы заступитесь? – спросил я, внутренне кляня себя за малодушие. Голос мой дрогнул.

– А ты как думаешь? – Вадим глянул на меня с откровенным презрением.

– Не знаю… Думаю, нет.

– Так вот, знай: заступимся, потому что мы своих не бросаем, правило у нас такое. Ганс сказал: никакой тюрьмы. В ИВС[41] тебя посадить – значит, убить сразу же. Нервы у тебя не в порядке, психовать начнешь, поцапаешься с кем-нибудь, и придушат тебя урки в первую же ночь. Но дело твое так просто не замнешь: засветился ты здорово, в мэрии пресса была, сфотографировали твои выкрутасы, даже на камеру сняли. Во всех новостях твою пьяную физиономию показали. Поэтому придется тебе, дружок, идти в психушку. Чего, по моему мнению, ты в самый заслуживаешь.

– Надолго?

– Точно не знаю, я в этих вопросах не спец. Думаю, недельки на две.

Вы не представляете, как я обрадовался! Вот это избавление! Две недели, и я на свободе, после всего того, что натворил…

Я понял ничтожность своих претензий к Гансу. Я был для него никем, отвратительным скандалистом, неконтролируемым психопатом. И все равно он заботился обо мне так же, как об остальных подлизах.

– Вадим… – громко зашептал я, смахивая с глаз наворачивающиеся слезы. – Передай Гансу… Пожалуйста, передай, что я очень ему благодарен! Очень! Я не знаю, что на меня нашло, я просто напился… Я только хотел знать, где Женя! Правда…

– Ладно, чего уж там, передам, – вальяжно сказал Вадим. – Ты давай, браток, лечись правильно, руки больше не распускай, и, глядишь, все наладится.

Так я оказался в психбольнице.

Какие там две недели… Торчу здесь уже больше месяца. Больше двух месяцев не видел Женю, не разговаривал с родителями и друзьями. Лекарств стараюсь не принимать, но все чаще ловлю себя на мысли, что действительно схожу с ума. Может быть прав мой лечащий врач, и у меня самая настоящая мания преследования? Может быть, нет в мире никаких фрагрантов, и я придумал все сам?

Я согласился бы, чтобы подлиз не было – с одним только исключением. Женя, пусть она будет. Иначе какой тогда смысл в моей жизни?

Но Ганс существует, никуда он не делся. Ежедневно лицезрею его обаятельную физиономию в новостях – не только городских, но и центральных. Вот мэр Сазонов начинает поголовную диспансеризацию детей по всей области, как в лучшие советские времена, а исцеленный губернатор Галактионов жмет ему левую руку и улыбается – похудевший, помолодевший на десять лет, весь новенький, словно только что купленный в самом дорогом бутике. Сколько влили в него «царской» кровушки? Литров двадцать, не меньше, из них два моих. Еще картинка: И.А. Сазонов выступает на форуме в Давосе, на отличном английском языке рассказывает об экономических успехах нашего города, за полгода увеличившем поступления в бюджет в четыре раза. Вот он же в Венгрии в качестве почетного гостя: торжественно перерезает ленточку филиала «Клиники жизни»; проф. Благовещенский, почему-то беспросветно мрачный, стоит рядом, теребит в руках папку с бумагами, бороду его укоротили до приличных размеров. У меня сразу колет в сердце: почему так невесел мой шеф? Что-то совсем плохое с Женей? Хотя куда уж хуже – за два месяца она ни разу не подала свой нежный голосок. А у Ганса все отлично – вот он под ручку с самим президентом РФ, оба в спортивных костюмах, гуляют где-то под Сочи по асфальтированной дорожке в сопровождении личных собак. Иван Алексеевич умело втирает президенту что-то насчет национального проекта здорового образа жизни, финансируемого общественным фондом «Благовест». Интересно, хочет ли Ганс стать следующим президентом? Готов поклясться, что нет. Во первых, следующий президент РФ, считай, уже назначен, во-вторых, эта роль не для Ганса. Он царь муравьев, а не «обычных». «Обычные» непослушны и непредсказуемы, и манипулировать их действиями приходится через обширную сеть фрагрантов. Сеть, из которой меня бесцеремонно выкинули, посчитав профнепригодным.