Ник. Горькавый - Возвращение астровитянки

— И ведь получается! — хехекнул Матвей.

Бульба недовольно скривился.

— Ну… Павлов был не дурак.

На экране появилась и что-то невнятно сказала седая голова. Закадровый комментатор затараторил:

— Согласно последним результатам космобиологов, жизнь на Марсе возникла раньше земной и, судя по всему, марсианские бактерии были перенесены на Землю, где успешно адаптировались.

— Ну вот, вдобавок ко всему мы оказались марсианами… — пробормотал Матвей.

Стас спросил:

— Значит, бог тоже был марсианином, если он создал сначала жизнь на Марсе?

Бульба сказал строго:

— Не богохульствуйте, дети мои.

Матвей скосил на него глаза:

— Бульба, говорят, ты записал сына в воскресную церковную школу? А ты слышал о детском крестовом походе?

— Нет.

— В тринадцатом веке десятки тысяч детей и подростков, воодушевлённых верой и церковью, отправились в крестовый поход в Палестину — освобождать Гроб Господень из рук неверных. В результате все дети погибли или были проданы в рабство. Эта реальная история позже легла в основу сказки о гаммельнском флейтисте-крысолове, который увёл детей из города.

— Времена изменились!

— А учение осталось. И сейчас твоему сыну расскажут о первородном грехе Адама и Евы и внушат глубокий страх перед адом.

— Он не трус!

— Но бояться ада обязан каждый христианин. Это воспитательный императив для выращивания поведенческого инстинкта.

Стас провозгласил:

— Цивилизация — это борьба закона против инстинкта.

Бульба фыркнул:

— Когда-то я тоже был молодым и самоуверенным. Прошло время — и я понял, каким был кретином.

Матвей сочувственно спросил:

— Ты уверен, что прошло достаточно времени?

Стас оглядел гудящий ресторан:

— По субботам тут выступает очень приличный джаз. В нём играет тромбонист с интеллигентной кличкой «Тромбофлебит».

Игоря всегда удивляло лихорадочное многолюдье московских ресторанов. Полная противоположность, например, степенным ресторанам Голландии, которую Игорь любил и старался бывать в ней при каждом удобном случае.

В Амстердаме голландцы с обветренными мужественными лицами кряжисто ездили на велосипедах вдоль каналов, а голландские девушки приветливо улыбались — все румяные и наваристые.

Незнакомая голландская история текла на Игоря с наклонившихся старинных домов, свисала с крючковатых балок над каждым подъездом, хлюпала между баржами, стоящими в каналах, выплёскивалась с потемневших музейных картин, где толстые усатые мужчины в боевых кружевных штанах и с длинными копьями сидели живописными дозорами за столами, много ели и пили.

Тёмные деревянные стены углового английского паба «The Old Bell», в котором любил сидеть Игорь, были испещрены и увешаны изречениями и пословицами, оленьими рогами, свечами и светильниками, иконками и пивными этикетками, тарелками, портретами политических деятелей и картинами скачущих лошадей.

«Если вам кажется, что вы контролируете ситуацию в этом море неопределённостей, то вы просто не понимаете ситуации».

В пабе жила надменная рыжая кошка с отвислым животом. Она любила спать на пальто, которые посетители сваливали на стулья, и не любила подачек.

Она сидела на подоконнике и смотрела в окно, хотя увидеть там ничего было нельзя — стекло витража, цветное и неровное, превращало рутинную заоконную действительность площади Рембрандта в загадочный мир переливающихся спектрально-чистых бликов.

В «Старом колоколе» подавали замечательного копчёного угря с пивом «Palm Royal». После третьей кружки Игорю казалось, что это не Голландия передвигается за окнами, шаркая подошвами и шинами, звеня трамваями и велосипедными звонками, а сам бар плывёт по городу, разрезая своим стеклянным углом фиолетовые волны реклам.

Прощай, Амстердам, я уплываю от тебя в одном из твоих пабов.

«Меланхолия — это удовольствие обиженных».

В «Старом колоколе» было хорошо думать о себе и о жизни.

Каждый из десяти тысяч человек, встреченных тобой сегодня, сам связан с миром десятью тысячами нитей. Это фантастическая паутина из телефонных звонков и велосипедных цепей, томности утренних пробуждений, никчёмности соседских реплик, назойливости телевизора, тепла семейных ужинов, холода рабочего стола, плача детей, дружеских разговоров, горечи, удовольствий, тайн, стыда, счастья. Люди, как вы узнаете, что эта паутина — ваша?

Кипение вокруг тебя чужой многообразной реальности внушает странную надежду: жизнь не закончится, если ты продуешь свою партию.

Жизнь играет на многих досках.

Молодые думают, что они новы.

Старики верят, что они умны.

С точки зрения чаек, мир состоит из чаек и рыб.

Кошка спокойно спит на подоконнике. Откуда она знает, что её не зажарят к пиву? Она этого не знает, но надеется на лучшее.

Она мудра.

Приоритеты, дружок, приоритеты — в этом суть умения жить.

Не влезай в чужую паутину, приятель! Плети свою.

— О чём ты мечтаешь, Игорь? — вернули его друзья. — Чем будешь заниматься, если наша бригада развалится из-за инка-романов? Ты же педагог?

Игорь поёжился — тема будущего увольнения всплывала и портила настроение всё чаще. Он хмуро ответил:

— Я педагог, который боится детей. Если мне придётся уйти в педагогику, то я не хочу стоять за учительской кафедрой, а хочу сидеть за столиком в саду, вдыхать запах сухих листьев, сбрызнутых мартовским дождиком, кутаться в тёплую куртку и писать романтическую книгу «Кластерный анализ типов морфофункционального состояния детей коллективом стохастических автоматов».

— У тебя интоксикация жизнью.

— Многоэтажный быт порождает многоэтажный мат.

Бульба горько сказал:

— Эх, и почему я не дантист? Стоматолог всегда свой кусок хлеба из чужого рта вытащит.

— Знаете, о чём я жалею? — заявил Стас.

— Вербализуй, отрок.

Отрок сокрушённо-мечтательно вздохнул:

— Жалею, что не пошёл в биржевой университет. Сейчас собирал бы деньги с биржи, как мёд с цветка, не выходя из дома. Слышали про интернет-трейдинг? Каждый день по тиви рассказывают о богачах-трейдерах.

Матвей удивился:

— Стас, у тебя на хеппи-эндах крыша совсем съехала? Прочитай лучше книгу экономиста Баранова «Инвестиции, баффетология и биржевое дело», особенно раздел «Скальпирование и потеря контроля над рыночными рисками». Восемьдесят процентов новых биржевых игроков теряют свои деньги, принесённые на финансовый рынок, в течение трёх месяцев, максимум — полугода.